ты снова меня спасла, лена? снова подарила мне жизнь? судьба…
Помолчи. Тебя целовать или нет?
обязательно. безусловно. непременно.
Маркус добродушно хмыкнул и вышел, сделав вид, что его крайне интересует состояние лошадей. Лена приподняла голову шута, но поцеловать его не пришлось – он сам прижался к ее губам и, как ей показалось, вовсе не ради силы… Может, ей просто очень хотелось, чтобы не ради силы. Прервал это ехидный голос Маркуса:
– Мне еще долго тут гулять?
Шут выпустил Лену, сел, опираясь на руки, покрутил головой и пожаловался:
– Горло болит. Ну что им всем так нравится меня душить?
– Как ты? Кости, внутренности целы? – спросил Маркус, бросил короткий взгляд на Лену. Шут кивнул.
– До этого Крон… а где он? Лена? Ты? Как?
– Нашла… средоточие силы. А заодно лишила и другой силы, – он хмыкнул. – И на что он зол больше, я не знаю. Откуда ты знала, где оно у него, Делиена?
– Я и не знала. Случайно.
– Случайностей не бывает, – тихо проговорил шут. Маркус посмотрел на него с сомнением, но возражать не стал.
– Убираться нам надо, – сказал он озабоченно. – И по мере возможности быстро. Что-то тут мне не нравится. Почему у тебя амулет не сработал, если он предупреждает о… а, ну да. Понятно. Не заметил. Да перестанешь ты стесняться, Делиена, или нет? Самое естественное во всех мирах, а ты смущаешься.
– Есть еще кое-что… естественное, – буркнул шут. – Я выйду, а? Тошнит сильно… и вообще.
– И вообще я тоже выйду. Присмотрим друг за другом, а то заловят нас со спущенными штанами. Ну никакого героизма, правда, Рош? А мы с тобой уже привыкаем быть героями.
– Шутишь все?
– Ну так ты же больше не шут. Моя очередь. Сам встанешь?
Шут встал сам, хотя его покачивало. В сарае уже было светло – взошло солнце. Прошлый рассвет был все-таки лучше, хотя Лена его и не запомнила. Она напилась, причесала волосы пальцами, с ужасом думая, на что она сейчас похожа, вылила чуточку воды на ладонь и потерла ладони, чтобы смыть чужую кровь. Средоточие силы… Неподходящее место, ведь, например, и разгневанный мужик может пнуть в это самое средоточие – мало не покажется.
Снаружи донесся шум, голоса, крики – как-то сразу, словно вынырнул из засады легион каких-нибудь гоплитов, и Лена до смерти перепугалась. Люди пострашнее магов. Людям ни правда не нужна, ни шуты, ни проводники. Она нагнулась к щели между досками. Перед сараем было полно крестьян, несколько человек тащили упирающегося Маркуса и растерянного шута. Крики были неразборчивы, невнятны. Где-то Лена читала, что театральная массовка, создавая шум толпы, произносит одну фразу: «Что говорить, когда нечего говорить» – вот такое впечатление и оставалось. Шута и Маркуса поставили рядом под березой, повозились возле покидали что-то наверх… Да что им всем так хочется его задушить!
Подобрав юбку, Лена вылетела из сарая с воплем, переходящим в визг:
– Стойте!
Люди разом повернулись к ней. Натянувшиеся было веревки ослабли.
– Будь радостна, Светлая, – робко пожелал ей один из мужиков, на вид – типичный колхозник-пропойца из пригородного села. – Мы тут… это… конокрадов поймали… Ты уж прости. Мы их щас сведем подальше, чтоб ты не видала.
– Я вам сведу! – рявкнула Лена. – Самосуд еще устраивать! Меня рядом повесите, что ли?
Мужики испугались и принялись делать всякие бессмысленные жесты. Ну да, дома крестятся или через левое плечо плюют, а тут иначе оберегаются.
– Что ты, Светлая, дык как же….
И мужики всем скопом грянулись на колени, в том числе и те, что держали перекинутые через ветку веревки, ладно хоть выпустили.
– А что же? Убили они кого? Дома спалили? Да, свели двух кляч, признаю. Уж простите, люди добрые, ноги очень разболелись, издалека иду.
– Дык, Светлая! Тебе – завсегда! Дык они ж не сказали! Свели и все! Одежа, опять же, пропала…
– Круг сыра не забыл? И хлеба полкаравая? – Лена сдернула с руки простенькое серебряное колечко, почему-то не исчезнувшее вместе с польским платьем и шуршащим пакетом, и швырнула его мужикам. – Ничего больше у меня нет.
Те чуть ниц не пали.
– Да прости ты нас, Светлая! Не знали мы! Не гневайся! – заорали они хорошо отрепетированным хором. – Все забирай, только прости нас!
– Ну-ка развяжите их! – скомандовала Лена, и пропойца, спотыкаясь, рванулся под березу, торопливо стянул петли, резанул веревки на руках, вернулся и с разбегу ткнулся лбом у самых Лениных ног.
– Да прости ты их, Светлая, – лениво посоветовал Маркус. – Пусть жадничают и дальше. Пусть кляч своих забирают, рубахи вшивые… вот хлеб с сыром вернуть можно только в переработанном виде, там, за кустами. Тоже могут забрать.
– Забирайте! – приказала Лена, отдергивая ногу, которую мужичок вознамерился облобызать. – И сами убирайтесь. Чтоб я еще раз сюда зашла… Никогда!
Тогда они завыли. Громко и невнятно на тему «не губи, барыня». Маркус издал странный звук: давил смех, но не очень удачно. Мужички услышали и завопили еще громче, видно, решив, что Проводник страдает, а Светлая по этой причине немедленно потемнеет и нашлет на деревню огонь, град и королевских мытарей. Шут зажал рот рукой, потому его смешок услышан не был. Лена подумала, не упереть ли кулаки в бедра, но не стала, показалось уже перебором. Почему для них такая трагедия – обещание больше не приходить? Вот уж странно. По словам Маркуса, Странницы ни во что не вмешиваются, только ходят и смотрят. Даже иногда разговаривают. Ну понятно, что раз Светлая, то и накормят, и напоят и ночевать под открытым небом не заставят и все такое прочее. А что ж случится, если просто не придет? Причем данная конкретная новоявленная Странница? Другие зайдут. Когда-нибудь.
И вот что еще интересно: деревушка захудалая (опять же по мнению Маркуса), однако Светлую в момент узнали и рубахи от отчаяния рвут, что обидели ненароком. Значит, часто ходят? А если часто, то почему шут не встречал в своих книгах никаких материалов по данному подвиду гомо сапиенс? то есть, конечно, фемина, а не гомо. Или сказочный персонаж вроде доброй феи? Как себя вести-то? Как выпутаться из совершенно дурацкой ситуации? Этим двоим смешно, будто не их только что вешать за конокрадство собирались, а Лене что делать?
Выручил Маркус.
– Прости их, Светлая. Что взять с мужичья? Да и не со зла они, не знали, что для тебя я лошадь свел.
– Не со зла! – взвыл хор имени Пятницкого… Нет, скоре краснознаменный имени Александрова. – Не ведали! По дурости!
– Значит, – вкрадчиво спросила Лена, и вопли немедля стихли. Теперь ей внимали, стоя на коленях и глядя снизу вверх, словно на икону. – Значит, если лошадь украли не для меня, вешать – можно? А если для меня – то уже и нельзя?
