— Произошло? Обращение Антеи, — глухо сказал муж. — Как ты допустила это, Ариста?!
Болезненный удар в грудину, как тот, что отбросил меня во тьму коридора три дня назад. «Ты еще винишь меня?!» — хотелось закричать, но я позволила раствориться этому крику черным ядом в горле. Я знала, что виновна. Я покинула бальную залу, я выпустила дочь из внимания на пять проклятых минут. И, кроме того, виновна в преступном бездействии на протяжении целых трех лет, когда катящуюся под горку к пропасти повозку с семьей Эмендо можно было спасти, остановив, в любой момент!
— Я три года каждый день молился, чтобы беда Карды обошла вас! Чтобы мне не пришлось делать страшный выбор! Но это случилось и со мной, то, чего я больше всего боялся, со мной и случилось… — голос мужа упал до шепота.
— Ты мог дать Антее сбежать! Мог не сообщать Гесси! Я… Да если б я знала то же, что и ты про ваш ритуал, я бы постаралась спрятать обращенную дочку! А ты… У меня до сих пор в голове не укладывается, что ты стоял там, все видел и не помешал Гесси!
Эреус хотел что-то сказать, но не смог, только в горле заклохтало подавленное рыдание. И — глаза… Вернулся его прежний взгляд, вернулся тот человек, который признавался в любви мне и обожал единственную дочку. И этому человеку я смогла сказать ровно и даже немного дружески:
— В твоем бальном списке были две ошибки: Вако и Митто — темные твари, — про Майю я решила не напоминать, чувствуя в ней прежнюю подругу, несмотря на ее черные крылья. — Они весь бал охотились за мной, сейчас я понимаю, это была охота, но обратили в конце концов дочь. Зачем? И, ты говорил, твари заботятся о своих юных. Так почему Алоис не позаботился об Антее? Почему не пришел ей на помощь? Зачем Гедеону Вако твой отряд? Оборвите ниточки, лорд Эмендо! Не отвлекают ли вас охотой на невинных, юных, еще никого не убивших тварей, чтобы вы не распознали сильных и хитрых тварей у трона? Подумай об этом, глава охотников.
Муж не отвечал. Я быстрым шагом прошла мимо него в коридор. Ждала удар кинжалом в спину, но Эреус не пошевелился. Я прошла коридором до лестницы и остановилась. Дверь в спальню дочери была отворена, оранжевый длинный полуовал света протянулся по полу коридора. И жар тому был причиной, усталость или воспаленные нервы, но мне померещилось, что там, в комнате, Антея, живая. Она расчесывает волосы перед сном и удивленно вскинет голову, когда я зайду: «Мама, что с тобой? Плохой сон? Да ты вся горишь! Ну не плачь, это все бред. Только сон, ты расскажи мне — и он не сбудется!»
Как зачарованная, я сделала шаг, другой. Прошла мимо лестницы и остановилась в дверях спальни Антеи.
Лампадка горела у кровати, но спальня была пуста, и моя кукольная радость исчезла без следа. У порога темнело плохо замытое пятно крови смертельно раненного мной лорда Гесси. Пожалуй, я начинала испытывать некоторое сожаление по поводу его смерти. Жалость касалась не личных качеств охотника, а его утраченных знаний. Дорого бы я дала сейчас, чтобы узнать о связи Вако и Гесси! Вако — тварь, Гесси — охотник на тварей, и при этом они дружат. Что это все значит? «Временный союз против Макты… или истина лежит глубже, зарыта на самом дне грязной лужи, в которую превратилась новая земля страха?» -
Эта неожиданная мысль была как глоток свежего воздуха. На мгновение она даже отвлекла от ощущения боли — боль вдруг отодвинулась на второй план.
Еще в комнате Антеи повсюду валялись куклы. В разодранной одежде, без рук, без ног — те лежали отдельно, со смятыми грубой мужской рукой лицами. Эреус бушевал тут без меня. Стеклянные глаза кукол были разбиты, и я почувствовала слабую приязнь к мужу: я бы сделала с творениями Антеи то же, чувствуя при их виде после смерти дочери какой-то мистический ужас.
Знакомые сильные тяжелые руки, столько раз ласковыми поглаживаниями доводившие меня до экстаза, обняли за талию, знакомое сильное горячее тело, которое я совсем недавно покрывала поцелуями, прижалось к моему. Я закрыла глаза, отрешившись от картинки спальни. И, хотя забыть, как эти же руки грубо, злобно толкали меня во тьму коридора, как это же тело стеной преграждало путь в спальню Антеи, не могла, впервые за три дня я чувствовала печаль расставания с любимым, а не ненависть к бездушному предателю. Впервые я чувствовала вторую рану, где-то внизу живота, там, куда муж целовал меня бессчетное число раз, там, где части наших тел, соприкасаясь в акте любви, теряли оболочки и растворялись друг в друге, там где в темной колыбельке материнского тела пятнадцать лет назад спал наш единственный ребенок.
— Как проходит ваш ритуал? — словно со стороны услышала я свой глухой, в последние три дня огрубевший от крика голос. — Расскажи.
— Зачем?
— Хочу представить, как… это происходит.
— Двое охотников держат тварь, пока глава читает защитную молитву. Он же следит за лицом твари, глазами. Как только он замечает в твари отклик на молитву — отклик последней человеческой частицы, он брызгает ей в лицо водой из источника Донума. И это сигнал для последнего, четвертого участника — охотника, что держит наготове кинжал. Он вонзает кинжал твари в сердце и тотчас же извлекает. Если серебро лезвия не почернело от крови твари, значит, ритуал удался. Душа обращенного освобождена от уз проклятия.
— Но… если Гесси только читал молитву, когда вы «освобождали» Антею, у кого же был кинжал?
— У меня, — муж трудно сглотнул. — Пусть, ты должна это знать… Удар кинжалом Антее нанес я, Ариста.
Я приняла это откровение удивительно равнодушно. Просто чаша моего ужаса давно была переполнена, так что этот новый пролился мимо. Отец убил родную дочь, ставшую тварью — что ж, таков новый мир кошмара, в котором я живу.
— Они твари, неисцелимые, проклятые, — хрипло сказал Эреус. — Я похоронил Антею, когда шел от нее, прикованной на цепь, за Гесси. Тот, кто обратил ее — ее убийца, а я освободил ее душу. Их нельзя исцелить! И каждая сильна и прожорлива, убивает по человеку в три дня, и каждая, как сумасшедшая, делится своим проклятием с юными, наивными, такими, как Антея! Они наводнили Термину! Только мы стоим у них на пути, и нужно забыть о жалости! Как при чуме сжигать весь дом, если там есть хоть один заболевший!
— Вы нелюди, — я содрогнулась, и он разжал объятия.
— Да, нелюди! — фанатичная страсть появилась в голосе Эреуса… нет, Диоса: себя прошлого он убил вместе с Антеей. — И их, и наша сила многократно превосходят человеческие, и приходят они ниоткуда, из единой Бездны! Охотники тоже твари, только светлые, но, как и темные, мы должны оставить человеческие привязанности. Забыть жалость, отсечь боль. Гесси был прав: настоящий охотник лишь тот, кто убил родного, любимого, ставшего темной тварью! Я сомневался, проявил слабость, и судьба меня наказала. Но теперь я настоящий охотник!
