Я был почти уверен, что она скажет "да", и через неделю я вернусь в часть не один. Но вместо этого Ин рассердилась, обиделась и ушла в свою комнату, заперевшись до утра. В тот вечер меня постигло разочарование. Хотя Тао была "папина дочка", именно Ин казалась мне наследницей нашего с Мэй воинственного духа. На поверку все оказалось иначе. Я был настолько огорчен, что Мэй это заметила и тем же вечером спросила:
— Ты действительно собирался взять ее в Конго?
— А ты сомневалась, что я на это способен? Зачем тогда поддерживала?
— Я знала, что она откажется. — Мэй слегка улыбнулась. — Ты воспринимаешь ее поведение слишком серьезно, потому что вы редко видитесь. А я вижу ее каждый день и понимаю, что Ин хочется бунтовать, но бунтовать безопасно. Она подросток. Ей не нужна правда, ей нужен адреналин и протест. Скоро она перебесится и займется своей биологией.
Я пробормотал:
— Тао бы сразу согласилась.
— Если бы Тао вздумала отправиться в Африку, она бы всё спланировала и всё сделала сама, — ответила Мэй. — И вообще, — она посмотрела на меня неодобрительно. — Закрываем тему наших детей на войне. Достаточно того, что ты пропадаешь там месяцами.
Тему мы закрыли, но разочарование осталось. Я всегда считал, что Ин искренна в своей позиции и просто не знает того, о чем говорит, не доверяя родителям и опираясь на авторитет друзей. Словам родителей можно не верить, но когда возникает возможность узнать все самой, как можно ею не воспользоваться? "Я бы воспользовался, — думал я той ночью. — Да я так и сделал в школе…" Ин оказалась не той, какой пыталась выглядеть, и я был огорчен. Безопасный бунт, о котором говорила Мэй, представлялся мне бессмысленностью. Разве это бунт? Всего лишь игра! Как любой родитель, я хотел, чтобы моим детям ничего не угрожало, но не меньше я хотел, чтобы они росли честными и бесстрашными.
Тот разговор оказался переломным. В свой следующий приезд я не услышал от Ин ни одного упрека, а когда через год она закончила школу, поступила в колледж и начала изучать биологию, наши отношения улучшились.
Когда началось застолье, Кан, по своему обыкновению, остался в комнате, и Мэй отнесла ему тарелку с пирогом.
— Сходи, подари ему дерево, — сказала она, спустившись, — а то он скоро ляжет спать.
— Берегись, Чу о тебе спрашивал, — ухмыльнулась Ин, и я подумал, что неплохо было бы узнать, наконец, IQ этого зверя.
Через приоткрытое окно в комнату заползал холодный зимний воздух. Кан полулежал на кровати с Чу под боком в окружении книг. Я поставил на стол шоколадное деревце рядом с нетронутым пирогом и, поворачиваясь, поймал на себе внимательный взгляд Кана. Миг — и он опустил глаза, а я застыл на месте, пораженный мыслью, показавшейся мне в тот момент страшной и кощунственной. Что если он просто притворяется? Что если обычный нелюдимый ребенок, каким мы считали его в первые два–три года жизни, научился искусно управлять окружающими и добиваться своего, выбрав для этого необычный, но не такой уж редкий способ — сказаться больным? Что если он нормален?.. нет, даже более чем нормален — умен не по годам и может интуитивно читать в душах окружающих, понимать их достаточно, чтобы ими управлять? Я подумал о прочитанных в архиве Министерства документах с подробной биографией Риддла, и мне стало совсем нехорошо.
В ту же секунду я осознал, что мы с Каном смотрим друг на друга, не отрываясь. Он казался почти неподвижным, лишь изредка мигая и проводя пальцем по большой голове кота. Потом Чу поднялся, соскочил с кровати и, не обращая на меня внимания, выбежал из комнаты.
Приоткрытое окно хлопнуло, я на секунду обернулся, а когда вновь посмотрел на Кана, он все так же полулежал, не сводя с меня глаз. Я прошел к двери и медленно сел на стул, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Кан не обратил внимания на мое перемещение, продолжая смотреть на то место, где я только что стоял. Он все так же изредка мигал и водил пальцем по покрывалу, где минуту назад лежал Чу.
Что‑то было неправильно; эта сцена напомнила мне о чем‑то, и через секунду я вспомнил — много лет назад с похожим чувством ирреального я воспринял появление среди джунглей Луны и ее мужа. Неожиданные, почти невозможные люди в неподходящем месте… Я выскочил из комнаты, быстро направился к лестнице и спустился на первый этаж.
Из‑под ног шарахнулся Чу, злобно зашипев на меня в коридоре. Мэй и дочери разговаривали за столом, а на диване с аквариумом в руках расположился Кан. Он был настолько поглощен рыбкой, что не заметил моего возвращения. Я поманил Мэй, и когда мы вышли на кухню, замкнул ее периметр Стеной тишины.
Рассказывая о произошедшем в комнате, я ожидал, что она кивнет и скажет: "Да, знаю, просто я пока не хотела тебе говорить…", но оказалось, что Мэй еще не сталкивалась с тем, как наш сын создает волновых фантомов. Способности, которой знамениты африканские колдуны, трудно было ожидать от ребенка, тем более от того, кто никогда не был в Африке.
— А если такое случается спонтанно? — с сомнением проговорила Мэй. — Может, это врожденная способность?
— Она часто встречается среди родственников и в этом смысле может считаться наследственной, но здесь, конечно, не тот случай, — ответил я. — К тому же, технике их создания все равно надо учиться, она не разовьется вдруг, сама по себе.
Мэй молчала.
— Я знаю, как пускать волновых фантомов, и знаю, как отличать их от живых людей, поскольку фантомы мастеров осязаемы и даже могут разговаривать, — продолжил я. — Правда, сам этому так и не научился.
— Что ты хочешь сказать?
— У меня есть только одна версия, каким образом Кан мог выучить эту технику. Он узнал ее от меня, так, что я даже не заметил. Бог знает, что еще он из меня выудил…
— Я всегда верила, что он будет великим колдуном, — тихо сказала Мэй, и на этот раз в ее голосе прозвучали не сомнения, а гордость.
— Если сможет себя контролировать, — добавил я, подумав, что, вполне возможно, великим притворщиком он уже стал. Мэй подняла глаза:
— Ты будешь делать, что задумал?
— Завтра же, — решительно сказал я. — Волдеморт был легилиментом, каких поискать. И даже если о Метке Кан узнал от меня, к Риддлу все равно есть пара вопросов.
— Что ж, тогда мой подарок не пропадет, — вполголоса заметила Мэй.
Наутро после Нового года я вернулся в Лондон, рисовать портрет Тома Риддла.
В Лондоне продолжалась новогодняя ночь. Я лег спать, стараясь ни о чем не думать, но заснуть сразу не удалось: на улице веселились шумные компании, комнату то и дело озаряли разноцветные огни, а я невольно вспоминал все, что произошло сегодня. Как узнать, прав я или нет? Как понять, притворяется ли Кан, и если да, то почему? Свою семью я считал вполне нормальной, а по колдовским меркам — даже чересчур нормальной, и, как мне казалось, у ребенка не должно было возникнуть причин так себя вести… Эти мысли вселяли тревогу, но постепенно я заснул, и когда из глубин сна без сновидений меня вырвал телефонный звонок, в первые секунды я даже не понял, который час — за окном по–прежнему было темно. Уверенный, что звонит Мэй, я вытащил из‑под подушки трубку и первым делом спросил:
