И Моргот посмотрел на свои поднятые руки со скрюченными, словно в смертельной, душащей хватке, пальцами с острыми ногтями, больше похожими на желтые, заскорузлые когти. Из груди его вырвался хриплый клекот.
— Ну-ну! Остынь, нарг. Не к лицу такому могучему воину выходить из себя из-за какого-то незначительного проигрыша. Кстати, — едва заметно усмехнулся Моррис, не сводя с нарга насмешливого взгляда, — не хочешь ли ты сейчас заключить со мной пари на завтрашний поединок? С кем там будет биться наш беловолосый изгой? Или ты сам рассчитываешь на него поставить?
Моргот сверкнул глазами, лицо его буквально перекосило от злобного раздражения. Он прошипел:
— Никогда! Никогда я не поставлю на него ни одной самой мелкой, дрянной монеты! Да будь он трижды, четырежды проклят!
Моргот долго еще кипел от злости, изливая свой гнев перед скаргом, который с удовольствием подогревал его тонкими насмешками и издевками, радуясь про себя, что оказался прав насчет мальчишки, и дело наконец сдвинулось. Осталось только укротить его непокорный нрав, выяснить как далеко он может зайти в своем владении силой и провести через обряд, чтобы навсегда поработить, сделав несокрушимым орудием убийств. У Моргота были насчет Реми большие планы.
Сам Реми глубоко переживал свою ошибку. В его планы не входило становиться победителем состязаний, и он понимал, что ему придется приложить усилия, чтобы сойти с дистанции, так и не раскрыв всей своей силы. Но в то же время страстно хотел вновь отдаться тому упоительному чувству, когда в душе его вспыхивало темное пламя, взращенное годами унижений и побоев, непосильного, подневольного труда, гибелью близких, лишением его в жизни всего самого дорого и светлого. Когда этот мрачный, скорбный, гневный огонь овладевал его сердцем и сознанием, ему хотелось только мстить, убивать без разбора, чтобы уравновесить переполненную чашу своих страданий. Реми стал задумываться, какой бы стала его сила, не пройди он через годы беспросветного мрака, боли и отчаянья, и что ему делать с этим теперь. И не находил ответа.
Только к концу состязаний, он смог научиться управлять темным огнем так, чтобы, не вызывая сильных подозрений, проиграть в поединке Рорсу, крепкому, коренастому ронгу, ставшему в итоге победителем.
Когда занятия на ристалище продолжились, Моргот прожигая Реми пристальным, исполненным отвращения и ненависти, взглядом, выставлял против него самых крепких и закаленных ронгонков, часто прерывал поединок, мощным ударом выкидывая Реми с площадки за придуманные на ходу нарушения. После чего, награждая пинками и оплеухами, гнал обратно под кулаки соперника, издевательски при этом усмехаясь и бормоча про себя.
— Ничего-ничего, гаденыш, ты еще поплатишься у меня за дерзость.
Глава 19 Реми и Юта
Утро застало Реми и Эйфорию далеко от Зачарованного озера. Они всю ночь бродили по луговым тропинкам, пока не забрели в небольшую рощу на невысоком, поросшем мягкой, пышной травой холме. Здесь под раскидистыми кронами деревьев с нежно-серебристыми листьями, было тепло и уютно. Ночная прохлада осталась в низине, у воды, там, где были слышны голоса мьюми, затеявших песенные состязания и веселые игры при необыкновенно ярком свете звезд. Эйфория никогда не видела раньше, чтобы звезды так сияли и были такими крупными и лучистыми, переливаясь и вспыхивая алмазным блеском. Из-за этого ночное небо словно дышало и казалось особенно близким, живым.
Эйфория подумала, что на землях мьюми все жило какой-то собственной жизнью, даже деревья в роще, куда они углубились. Когда Эйфи дотронулась рукой до гладкого, серо-зеленого ствола, испещренного темными, мерцающими точками, она ощутила нежное тепло, которое излучала его тонкая, шелковистая кора. Ей стало немного не по себе, но Реми успокоил ее, сказав, что льигонты, так они назывались на языке мьюми, не опасны, в отличии от стражей озера в Заповедной роще. Они питаются соками земли и ее жаром, их корни уходят на такую глубину, что трудно представить.
— Это очень древние деревья, — сказал он. — Они кажутся юными и беспечными, но это не так. Они добрые и мудрые, у них есть то, что можно назвать душой. Они могут говорить, только мало кто из простых смертных понимает их язык, даже сами мьюми, настолько он старый. Одна Юта может беседовать с ними свободно. Она хорошо знает их наречие и может общаться на нем со всеми странными существами этого благословенного края.
— Скажи, а ты знаешь этот язык? — спросила Эйфория, глядя на Реми сияющими как звезды глазами. Она опустилась на траву у корней высокого дерева и Реми сел рядом. Эйфория прижалась к нему и обняла. Он ответил ей не сразу, только после того, как они смогли прервать поцелуй.
— Нет, не знаю. Лишь отдельные слова.
И он снова поцеловал ее под доброжелательный, тихий шелест листвы над их головами, похожий на ласковый шепот. Потом Эйфория снова заговорила:
— Джой говорит, ты часто здесь бываешь. Тебе нравятся мьюми?
— Да, нравятся. Они приветливые и веселые, всегда рады рассказать тебе забавную историю или спеть одну из своих бесконечных песен, угостить молодым вином и накормить до отвала. Они как дети честны и добродушны, как старцы умны и прозорливы. Но только с друзьями, для врагов у них приготовлено немало сюрпризов. И с ними лучше не ссориться.
— А как ты познакомился с ними? Расскажи мне.
— Хорошо. Только это длинная история и начать придется издалека.
Она положила голову ему на плечо, приготовившись слушать, и он осторожно прикоснулся губами к ее макушке, обнял и негромко вздохнул.
— Я могу слушать тебя всю жизнь и не устать, — сказала Эйфория. Ей хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Чтобы ничто не могло нарушить их счастливого уединения, никакие заботы внешнего мира, его печали и даже радости, потому что ее радость была совершенной. Нигде больше не желала она быть в этот час, как только здесь и только с ним. Ей казалось, что сбывается ее самый заветный, самый чудесный сон, то, о чем она начала мечтать с их самой первой встречи.
— Я прочел о них в одной старой книге, когда жил среди воронов. И с тех пор все думал, смогу ли я когда-нибудь побывать в этих дивных землях, где скрыто столько удивительных чудес. Но так как я не по своей воле жил у воронов, то и дороги мне сюда не было. От них нельзя просто взять и уйти, как бы сильно ты этого не хотел, как бы не стремился. Из их цепких когтей не вырваться. Даже если ты сумеешь покинуть крепость, как-то пройти через колдовской дремучий бор, из которого нет никому пути на волю, тебе все равно не скрыться. Власть воронов простирается далеко за пределы черных земель. Но мне удалось. Только, пожалуйста, не спрашивай как. Я не хочу говорить об этом сейчас, эта повесть не для твоего нежного сердца.
— Эти шрамы, это они оставили их? — спросила Эйфи вполголоса, крепче обняла его, и не выдержав охвативших ее чувств, воскликнула с негодованием. — Они хотели тебя убить!
— Нет. Не хотели, — не сразу ответил Реми. Эйфории показалось, что он едва заметно вздрогнул, словно его пробрал озноб. — Если бы хотели, то убили. Они только хотели наказать меня за то, что не подчинился воле скарга… Да. Потом я очнулся в доме у одной милосердной женщины, в деревне, что у самой пустоши, за границей Вороньего края. Она, эта женщина, была лекаркой, знала, как извлечь из растений их живую силу. И она была добра ко мне, обмыла и перевязала раны, приложив к ним целебную мазь, поила и кормила меня. Она разделила со мной свой хлеб и не спрашивала кто я и откуда. Мне жаль, что я не могу отблагодарить ее так, как она того заслуживает. Она рассказала, как меня нашли местные крестьяне и привезли к ней в дом, думая, что я уже не встану. Она говорила, что три дня я лежал, не приходя в себя, совершенно неподвижно и почти не дыша. И только потому, что кровь еще сочилась из ран и тело горело огнем, она понимала, что меня рано предавать земле, и что моя душа, заблудившись во тьме, все же ищет путь к свету, не желая сдаваться. И она пела надо мной древнюю призывающую песню, помогая найти дорогу…
