«От всего сердца желаю быть рядом с тобой, когда тебе трудно. Меня тронуло то, что ты рассказал мне о своих душевных проблемах. И если бы я смогла хоть чем-то утешить тебя, я сделала бы это с готовностью и смирением.
Мне кажется, что ты поступил ужасно неосмотрительно, открыто написав в своем письме о своем желании посетить датчан и об этом Ульфельдте. Письмо может стать уликой и повлечь за собой позор и падение, если окажется в плохих руках. Ты должен понять также, что я не могу ответить на другой твой вопрос. Я не могу писать об этом! Мы поговорим об этом, когда ты вернешься.
Могу сказать тебе только то, что мне не нравится эта женщина, которую ты встретил в Ливландии, эта Биргитта, и мне не хотелось бы, чтобы ты снова упоминал это имя».
Ну, вот, хоть немного жизни в этой фарфоровой статуэтке, которая была его женой!
«Ты просишь меня о невозможном, Микаел. Ты так много пишешь о том, чего я не понимаю: о недоверии к монахам и святой жизни монахинь, о своих мечтах, о своем восприятии наших чувств. Это так не похоже на тебя, ты постоянно подавляешь в себе воспитанного человека».
«В этом ты ошибаешься», — подумал он.
«Я знаю, что у святой Мадонны было много детей. Она приносила себя в жертву, как и все остальные.
Дома все хорошо. Доминик все время ждет твоего возвращения. Он подрос и вытянулся. Он поразительно чувствует мое настроение. Когда мне грустно, он утешает меня, если мне страшно, он спрашивает, почему. Он такой чувствительный, такой милый мальчуган!
Анри вернулся из Франции и очень утешает меня в моем одиночестве. У нас с ним так много тем для разговоров.
Я больше не буду писать тебе, зная, что вы скоро вернетесь домой. Мы все рады этому.
Твоя преданная жена Анетта».
Микаел с грустью отложил письмо. Разве не погрязла эта женщина в условностях? А он сам — стало ли ему хоть чуточку легче? Едва ли.
Но она была права. Начались мирные переговоры, и огромная шведская армия отправилась домой. Но оба они оказались разочарованы: Микаела, как и его приемного отца, оставили при короле. Микаелу очень хотелось посетить Габриэльсхус, но мир еще не был заключен, и его поступок мог бы расцениваться как предательство.
И он смиренно ждал, пока оба короля вели — в весьма любезной форме — свои переговоры.
После заключения мира в Роскилле зимой 1658 года Дания навсегда лишилась Сконе, Блекинге и Халланда. Норвегии же пришлось отдать шведам Бохуслен, а сама страна была разделена пополам, после чего шведы получили Трёнделаг, Нордмёре и Ромсдал.
Это был горький день для Дании.
Но Микаела не отпустили домой. Его снова послали в Бремен с большей частью его подразделения. Больной, измученный странными видениями и ненавистной ему солдатской жизнью, он продолжал жить в мире теней, едва понимая, что говорит и что делает. Он выполнял свой долг — и все.
Но Карл X Густав еще не был удовлетворен. В августе того же года он снова обрушился на Данию, и Микаел оказался втянутым в новую войну, хотя его психическое состояние непрерывно ухудшалось. Приемный отец держал его при себе, но до него не доходило, в чем причина явной душевной слабости Микаела.
Микаел с трудом следил за ходом военных действий, точно не зная, на чьей стороне победа. Но в феврале 1660 года война закончилась. Король Карл X Густав умер на руках Габриэла Оксенштерна в Гетеборге, после непродолжительной болезни. Воинственного короля не стало, снова должны были начаться мирные переговоры.
Но к этому времени Микаел уже был в Швеции. Усталый, разбитый и подавленный, он сидел на коне, гонимый своими странными видениями. Только мысль о том, что он увидит своего любимого сына Доминика, поддерживала в нем искру жизни. Доминик и Тролль, отчасти Анетта. Что касается ее, то он скорее страшился приступа в ее присутствии, чем разлуки с ней. Последнее ее письмо, полученное так давно, не было особенно обнадеживающим. С тех пор они не писали друг другу. Дания была настолько истощена войной, настолько опустошена голодом и чумой, что никакого почтового сообщения больше не существовало.
Солдаты пристально наблюдали за своим замкнутым капитаном во время скачки через Тиведенские леса дождливой, холодной весной. На протяжение всего датского похода и во время боевых действий капитан Микаел Линд из рода Людей Льда каждый вечер бывал болен. Он говорил, что это старая рана в голове.
Возможно, так оно и было. Да, так оно и было! И все думали одно и то же: наш капитан долго не протянет.
В Норвегии, в Гростенсхольме, мужчины рубили лес. Здесь собралось три поколения Линдов из рода Людей Льда: Андреас со своим отцом Брандом и дедом Аре. Из поместий Гростенсхольм и Элистранд приехали Таральд и Калеб, а также множество парней из всех трех усадеб. Это были последние заготовки на зиму, которая была уже не за горами.
Снег еще не выпал, лошадям приходилось трудно. Но деревья валить надо было, и мужчины напрягали все силы.
Посмотрев на огромную ель, готовую вот-вот упасть, Андреас сказал:
— Ель повернулась, и одному Богу известно, в какую сторону она упадет.
— Она сделала почти полный оборот, — кивнул Таральд. — Все зависит теперь от того, в каком месте она закреплена…
Некоторое время все вместе обдумывали дело и после обстоятельного обсуждения решили, что знают, где нужно подрубать.
Удары топора гулко отдавались в лесу. На миг все замолчали. Кое-кто стал осматривать другие ели, готовые упасть.
В ход пошла большая пила, потом мужчины опять взялись за топоры. Ель была густой и кряжистой, она прожила много трудных зим.
Вдруг один из парней крикнул:
— Эй, она пошла!
— Уже?
— В другом направлении!
— Смотрите! Смотрите, черт…
— Отец! — закричал Бранд. — Смотри же! Отойди!
Таральд бросился к Аре, который, по-стариковски медленно реагируя на все, пытался разобраться, что к чему.
Все бросились на выручку старику, но только Таральд оказался поблизости.
— Отец! Отец! — кричал Бранд, со страхом глядя на него. — О, Господи! Нет, Боже мой…
Дерево упало. После ужасного треска наступила мертвая тишина.
— Помилуй, Господи… — прошептал Калеб.
Доминик издали заметил его, играя в саду с собакой.
— Папа! Папа приехал, Тролль! — закричал он.
Соскочив с коня, Микаел обнял обоих. Он был так рад! Эти два маленьких, прекрасных существа ждали его, радовались его приезду! Большего Микаел не смог бы вынести, ему и так чуть не стало плохо.
Он не был совершенно одинок в этой жизни. Его существование кого-то радовало.
И снова его поразил золотистый отсвет в глазах сына. Мальчик обнял его за шею, горячо дыша ему в щеку — и к горлу у него подступило что-то теплое, чудесное.
