— Триста.
Еврей уже буквально трясся.
— Впрочем, не хотите, как хотите… — Первей протянул руку, но еврей опередил его, жадно схватил вожделённое сокровище.
— Ладно, пан рыцарь, пусть будет по-вашему. Триста так триста. Сейчас принесу деньги…
* * *
— …Мы жили в двухэтажном доме, на втором этаже. А на первом этаже жил дядя, они с женой держали бакалейную лавку.
Огонь горел почти без дыма, чуть потрескивая. Первей поворошил угли, и огонь недовольно зашипел, выбросив язычки пламени.
Сегодня они не стали останавливаться на ночлег в придорожной корчме. Во-первых, хоть сколько-то приличного заведения вблизи не оказалось, а ночевать вдвоём с молоденькой девчонкой в продымлённом сарае с клопами да ещё платить за это деньги… И во-вторых, Голос откровенно предупредил его, что отныне все постоялые дворы, корчмы и харчевни будут для него ловушками, готовыми захлопнуться в любой момент. Правда, тяжёлая и неповоротливая бюрократическая машина инквизиции покуда не набрала ход — пока гонцы с известием о случившемся достигнут Кракова, пока отправят донесение в Рим, пока объявят розыск, назначат награду, то-сё… Но всё это дело нескольких дней, а затем невод начнёт неумолимо сжиматься.
Поэтому сегодня для ночлега рыцарь выбрал какую-то заброшенную хижину невдалеке от торной дороги. Хижина являла собой странное зрелище — добротная крыша, блестевшая свежей соломой, сочеталась с плетёными из лозняка стенами, насквозь продуваемыми ветром, с дырой вместо окна и приставленной без петель грубо отёсанной дощатой дверью. Очевидно, хозяин, надумавший поселиться здесь, не успел обмазать стены глиной, как обычно принято строить в этих местах хаты-мазанки, что-то или кто-то ему помешали. На земляном полу виднелись следы ночёвок разнообразных путников, не отличавшихся порой чистоплотностью — в углу валялись засохшие остатки трапезы, какие-то кости…
Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой — едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.
— Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!
Девчонка порозовела от похвалы.
— Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.
Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.
— При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.
Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти… И всё это Бог терпит…
«Он терпит многое, но не всё»
«Ты наблюдаешь за мной, Родная? Я думал, ты отдыхаешь»
«Нет, рыцарь. Я с тобой. Я теперь всё время с тобой. Нравится тебе эта девчонка?»
«Хорошая кому-то будет хозяйка. Знаешь, что я думаю? Если бы даже за все эти годы, что мы с тобой… мне удалось только одно это дело — всё было не зря»
«Да, рыцарь. Всё было не зря. Все эти годы»
— Мой господин, ужин сейчас будет готов. У вас есть приправы какие-нибудь?
— Яна, всё, что найдёшь в сумках, твоё. Хозяйничай, не стесняясь.
* * *
— А кем был твой отец?
— Он был замочник, шлоссер, как говорили немцы. Отец делал очень хорошие замки, и ещё сундучки и шкатулки, и дядя их продавал.
Яна замолчала, погрузившись в воспоминания. Рыцарь не мешал ей — у него хватало своих дум.
— Тятенька был добрый. Он очень любил нас с мамой, и к бабушке относился с уважением. А потом у него сильно заболел живот, поднялся жар, и он умер. А дядя…
Девчонка сглотнула.
— Дядя выправил себе какие-то бумаги, по которым весь дом якобы принадлежал ему. А нас выгнал. Сказал, нахлебников ему не надобно.
Первей раскатывал войлочную кошму, которую всегда возил на седле, на случай такой вот ночёвки. Хорошая кошма, можно спать прямо на голой земле, только вот беда — узенькая, рассчитана на одного.
— Ладно. Давай спать, пани Яна. Извини, в тесноте, да не в обиде, как говорят московиты.
Огонь в очаге понемногу угасал, но света было ещё вполне достаточно, чтобы разглядеть, как внезапно покраснела девчонка, словно маков цвет.
— Да, добрый пан.
— Ты можешь звать меня по имени — Первей.
— Хорошо… пан Первей.
Решение, давно уже зревшее в голове у рыцаря, окончательно прояснилось.
«Родная, отзовись»
«Да, рыцарь»
«Мне необходимо наведаться в город Краков. Мне будет позволено?»
Пауза.
«На твоё усмотрение»
«Я хотел бы… восстановить в правах эту девчонку. Восстановить справедливость»
Бесплотный шелестящий вздох.
«Тебе не удастся восстановить право на наследство этой девчонки. Поверь, я знаю, что говорю. И тебе не под силу восстановить справедливость. Всё, что ты можешь сделать — покарать. Тебе будет позволено. Хочешь ли ты этого?»
Теперь рыцарь задумался, задумался надолго. Покарать… Какой смысл карать, если нельзя восстановить справедливость?
— Яна, мы едем в Краков. Мы всё-таки попытаемся восстановить справедливость.
* * *
Огонь угас окончательно, и тёмно-багровые угли не только не давали света, но казалось, собирали вокруг себя мрак. Девчонка уже уснула, тесно прижавшись спиной к Первею, дыша тихо-тихо. Самому рыцарю сон не шёл. Первей думал.
«Родная, отзовись, пожалуйста»
«Я слушаю тебя»
«Ты же такая умная, ты у меня самая умная. Что мне делать? Девчонку надо как можно скорее пристроить в хорошее, спокойное место. Я же не могу таскать её за собой»
Яна, замычав во сне, вдруг нашарила его руку и засунула себе за пазуху, тесно прижав к груди. Первей замер, боясь пошевелиться. Под его рукой билось живое сердце, и было тепло и щекотно.
Короткий бесплотный смешок.
«Через два-три года она будет красивой девушкой… красивой, весёлой, умной. Плюс отличной хозяйкой. Ты напрасно отказываешься»
«Вот не думал, что Голос Свыше заделается свахой»
«Выслушай, что я тебе скажу. Выслушай внимательно и очень хорошо подумай. Я чувствую, что наша с тобой служба подходит к концу. Возможно… во всяком случае я очень хочу этого и надеюсь — возможно, ты избежишь костра, сумев покрыть свои долги другим способом. А до конца этого круга тебе ещё долго. Что же, тебе оставаться бобылём?»
