Закончилось все тем, что Митя просто устал бояться. Крепко сжав в руке свое единственное оружие – титановый садовый совок, – он заглянул в приоткрытую дверь… И облегченно рассмеялся!
– Тоже мне – ботаник! – громко, чтобы подбодрить самого себя, сказал Митя. – Это же обычная светящаяся плесень!
В самом деле, за дверью Митя увидел небольшую круглую комнату, стены и часть куполообразного потолка которой покрывали мохнатые полотнища плесени, светящейся ровным зеленоватым светом.
«Это называется флюоресценция!» – вспомнил Митя. Он читал про такую плесень, ее часто можно встретить в пещерах, например в Фанагорийской, которая находится где-то на Кавказе.
Успокоившись, Митя начал осматриваться. Посреди круглой комнаты (почему-то Мите хотелось назвать ее залом, хотя от стены до стены тут было едва четыре метра) стоял пушистый от пыли каменный стол. На нем что-то стояло, но что – из-за пыли и паутины было не разобрать. Рядом угадывался длинный прямоугольный предмет на полу, тоже весь покрытый пылью. У дальней от двери стены Митя разглядел еще одну запертую дверь – низкую, метра полтора высотой, укутанную покрывалом из плесени. На полу комнаты поблескивали сквозь толстый слой пыли лужицы, изредка с потолка срывались капли воды. Пахло сыростью, землей и чем-то солоноватым, как на море…
Осторожно, старясь не наступить в лужу, Митя вошел в круглую комнату и приблизился к столу. Под слоем пыли и паутины он увидел трехрогий подсвечник (кажется, такие в старину назывались канделябрами), небольшую позеленевшую чашечку, какие-то тонкие палочки, коробку с откинутой крышкой и толстую тетрадь, раскрытую посредине. Что интересно – тетрадь почти не запылилась, а ее желтоватые страницы поблескивали, точно ламинированные.
Тетрадь, конечно, была самым интересным из обнаруженного на столе. Наклонившись, Митя рукой аккуратно смахнул пыль со своей находки. Серые пушистые хлопья закружились в затхлом воздухе, а Митиному взору предстала надпись, сделанная побуревшими от времени чернилами: «…служит предостережением всякому, кто доберется до моей добровольной усыпальницы. Засим прощаюсь, граф Федор Анатольевич Торлецкий, писано в лето 1914 года, июля 28 числа», и завитушчатая подпись…
* * *
Присев на краешек запыленного деревянного ящика, что лежал возле стола, Митя взял тетрадь, открыл первую страницу и принялся читать, изредка поглядывая на покрытую плесенью дверь у дальней стены. Неприятные догадки о том, что скрывалось за мохнатой плесенью, уже поселилась в Митиной душе, но он гнал их подальше. В любом случае стоило прочесть тетрадь, прежде чем паниковать и бежать отсюда без оглядки.
Загадочный граф Торлецкий писал ровным почерком, почти печатными буквами. Чернила, некогда видимо черные, стали от времени коричневыми, но все слова читались отчетливо. Митю поразило, что страницы тетради были покрыты тонким слоем какого-то прозрачного вещества, видимо предохранявшего записи графа от сырости.
На первой странице значилось:
«Приветствую всякого, кому попадут в руки мои записи. Проклятие свершилось, и я умираю, но перед смертью хочу предостеречь человечество от необдуманных шагов и гибельных поступков.
Черная пасть нового века пожирает век умирающий. Его отвратительное чавканье все отчетливее, и его слышит каждый, желающий слышать.
Жизнь моя, жизнь богатого бездельника, долгие годы не имела никакой цели, а лишь служила орудием для потакания прихотям, рожденным избалованным мозгом моим.
Но однажды такое существование прискучило мне чрезвычайно, и я, вложив в револьвер один патрон, сыграл с Фатумом в увлекательную игру, загадав, что в случае выигрыша изменю свое бытие. Рок был благосклонен ко мне – револьвер дал осечку, хотя барабан и повернулся таким образом, что мне было суждено умереть.
Нас было пятеро, пятеро единомышленников, вознамерившихся познать непознанное, посвятив этому всех себя. Имена моих братьев я сохраню в тайне, ибо ныне они мертвы, и я один плачу за всех. Плата моя – жизнь и душа.
Мы быстро поняли, что декаданс, охвативший к рубежу столетий умы и души наиболее просвещенной части русского общества, несет в себе лишь тоску и мрак, за которым ничего нет. Эзотеризм же, познание сокровенного, а также поиски возможности поставить эти знания на службу человечеству, казался нам вполне достойным занятием.
С этой целью мы нашли просвещенного и опытного человека и поступили, как это принято на Востоке, сохранившем наиболее обширный пласт древних откровений, к нему в ученики.
Время… Только сейчас я понял, какая это ценность. Если бы его было много, я смог бы подробно описать все, произошедшее со мной за последние годы. Но на это уйдет несколько недель, которых у меня нет…
И дело даже не в том, что я не запасся водой и пищей, затворившись в этом каземате. Лета, проведенные в попытках познать эзотерические корни фатума, закалили меня. Я вижу во мраке, словно египетская кошка, я могу подолгу обходиться без воды и пищи, словно комодийский варан. Чернил в моей чернильнице хватит на толстую книгу, а усердия моего – на десять.
Однако же Смерть уже пришла и стоит за левым плечом. В лучшем случае у меня есть всего три дня…
Впрочем, довольно бесплодных рассуждений. Я не поклонник новомодного телеграфного стиля, но вынужден воспользоваться им, дабы успеть предостеречь тех, кто найдет эти записки, от повторения нашей ошибки.
Надеюсь, воск и провидение сберегут мои труды и они получат достойного читателя, который сумеет составить правильные выводы из прочтенного.
Итак…
Все началось в лето 1901 года в Санкт-Петербурге. 18 июня «Русский журнал» писал: «Вчера по варшавской дор. прибыло в Петербург из Одессы посольство тибетского Далай-ламы. На вокзале оно было встречено властями, затем в колясках поехало в приготовленные для него помещения в „Grand Hotel“. Члены посольства в первый раз ехали по железной дороге. Переезд очень их утомил, и поэтому приема в первый день не было. Столица, украшенная флагами, произвела на членов посольства большое впечатление».
Я так хорошо помню это сообщение, поскольку оно являлось тайным сигналом для нас. Репортерам было неведомо, что посольство состояло не столько из дипломатов, сколько из лам, познавших тайны мироздания и прибывших по предварительной договоренности в столицу для встречи с русскими эзотеристами, кою они и провели незамедлительно после прибытия в Северную Пальмиру.
