И Бусый увидел Белый Яр. Уже не он показывал его Водопаду, а Водопад – ему. Оставалось сделать шаг и…
– Бери же верёвку, мой малыш, надевай рукавицы… Дай обниму тебя, и ты прыгнешь. Прямо в сердце Водопада… Вдохни поглубже, потому что тебя вынесет в омут, на глубину, и не вздумай мне там захлебнуться и утонуть… Стрелы? Нет, никто в тебя не будет стрелять. Не для того тебе сам Бог Грозы помогать взялся… Прощай, мой родной! Да пребудет с тобой и дальше милость твоих Богов!
Резкая боль в ушах, ледяная плотная тьма, полное непонимание того, где верх, где низ, куда он, Бусый, попал и вообще, жив ли ещё… Продолжалось это, впрочем, недолго. Через миг мальчишка уже стремительно плыл, прорываясь к поверхности сквозь толщу воды. Желание вдохнуть становилось необоримым, раздирало лёгкие, сводило с ума. Стрелы там, не стрелы, да хоть сам жуткий Мавут с его Оком, плевать! Что угодно, лишь бы поскорее на воздух. Только один ужас и существует на свете – ужас удушья… Воздух! Хотя бы глоток! А ведь когда-то дышал этой благодатью вдоволь, дышал сколько хотел и даже не замечал этого, не ценил! Неужели это на самом деле когда-то было?.. Всё!
Бусый не сумел выдержать, вдохнул воду. Когда студёная влага хлынула в сжигаемые заживо лёгкие, этот миг показался Бусому самым сладостным в его жизни. В меркнущих зрачках мальчишки успели всё же отразиться чьи-то руки. Они сграбастали Бусого в охапку и сразу рванули вверх. Куда, зачем его тянут, почему не оставят в покое? Здесь так хорошо…
Увесистый хлопок ладонью по спине. Бусый лежит животом на чьём-то колене, свисает вниз головой. Хлопок возвращает сознание и вместе с ним – боль. Изо рта струёй хлещет вода…
Мальчишка мучительно закашлял, заплакал, отступившая смерть наказывала его запоздалым испугом. Сородичи Белки смеялись, кричали, порывались его обнять, хлопнуть по плечу, расцеловать. Мелькнуло мамино лицо, у неё по щекам текли слёзы.
– Живой! Сыночек… живой…
Бусому было очень плохо, но это и радовало: если человек страдает, значит – он жив. И жить будет.
Хоть и пробыл под водой уймищу времени – самому искусному ныряльщику хватило бы двадцать раз задохнуться и утонуть.
Колено, упиравшееся в живот, и тяжёлая рука, огревшая по спине, принадлежали Соболю. Бусый, силясь вспомнить что-то очень важное, повернулся, привстал и увидел Сына Медведя.
Тот сидел, привалившись к берёзе, почему-то мокрый, с землистым лицом, и дышал, как надорвавшийся конь. Колоярова рубаха липла к широкой костлявой груди. Над Сыном Медведя хлопотала Осока. Вот парень приподнял голову, Бусый встретился с ним глазами и впервые увидел осмысленный взгляд. Сын Медведя попробовал даже улыбнуться мальчишке, но вместо этого вдруг скривился и… заплакал, точно дитя малое. Осока его обняла.
– Это он тебя вытащил, – сказал Соболь.
Позже Бусый узнал, что от Осоки всё-таки не укрылась его обида («Какая обида?..» – еле вспомнил), и девушка потихоньку отправилась за ним следом. Повела с собой за руку Сына Медведя, которому было всё равно, в какую сторону плестись или даже не плестись, а на месте сидеть… Долго ли, коротко ли – вышли к Белому Яру. И увидели чужаков.
Трое, ругаясь, вытаскивали на берег тело разбившегося главаря, ещё двое с луками в руках что-то караулили в омуте…
При виде парня с девушкой они всё бросили и пустились наутёк. Осока, не будь дура, сразу кинула к губам Колояров рожок, а Сын Медведя… Сын Медведя сделал то, чего девушка ну никак от него не ждала. Стрелой – откуда прыть взялась – взлетел на самый обрыв и сиганул в тёмную воду.
С первого раза вынырнул пустой. Но не отступился, нырял снова и снова. Пока не вытащил Бусого…
К тому времени успели набежать Белки. Успели прижать к речке и скрутить пятерых чужаков… Кто бы мог надеяться, что Сын Медведя вытащит из омута не мёртвое тело, а вполне живого мальчишку?
Теперь Мавутичи лежали в кустах, изрядно помятые и связанные, но пока ещё живые.
– Дедушка Соболь, – сразу же взмолился Бусый, – их надо отпустить! Пусть они живыми уйдут…
– Это почему ещё? – недовольно буркнул Соболь. – Ты что, первый им поносное слово сказал и набольшего головой в камни закинул?
– Дедушка, их нельзя… их правда нельзя… Иначе нас всех… Страшный властелин… Да и я ведь живой.
Белки, сколько их было на берегу, недоумённо посмотрели на Бусого. Уж не заговаривается ли вынутый из воды малец, не повредился ли рассудком?
– Дитятко, – потянулась к Бусому мама. – Пошли домой, дитятко, будет тебе.
Оттолкнуть её руку Бусый, конечно, не мог, наоборот – схватился за неё своими двумя.
– Я живой ведь! – повторил он с отчаянием. – За что месть мстить станете?
Соболь переглянулся с Утрогостем Росомахой, мужем большухи. И нагнулся к Бусому.
– Какой-какой страшный властелин?
Вместо Бусого ответил один из пленников.
– Сопляк угадал! – прохрипел он, сплёвывая кровь из разбитого рта. – Мы – Мавутичи! Слышали о таком?.. Значит, ещё услышите. Убивайте, коли охота, нам смерть станет в награду! А вам владыка Мавут головы отрежет. И мужикам, и бабам, и детям грудным…
И Белки услышали смех связанного человека, ждущего смерти. За первым Мавутичем начали смеятся и остальные. Они действительно не боялись. От этого смеха делалось не по себе и нападали невольные мысли – если человек так смеётся, стало быть, за этим что-нибудь да есть?..
– Мавут… – повторил Соболь задумчиво, и у Бусого шевельнулась надежда. – Что понадобилось могучему властелину в наших бедных чащобах?
– Не бойся, он не велел тебе ждать войны, – был ответ. – В ваших чащах нет ничего, что стоило бы немирья. Владыка возжелал присмотреться к мальчишке, и он получит его, а на что ему сопляк, не нашего ума дело… и подавно не твоего…
Мама Бусого вдруг выпрямилась, глядя куда-то поверх головы разговорчивого Мавутича.
– А не случалось этому владыке, – негромко проговорила она, – получать залитые воском шкуры тех, кто посягал на наших детей?
– Молчи, дура-баба, – отозвался разбойник. – Владыка с тебя самой шкуру снимет да на ней же плясать заставит.
Митуса Белка не дрогнула.
– Может, и снимет, – сказала она, – да и правильно сделает, поделом мне, если я дитя своё не сумею оборонить. Так то когда ещё будет? Скажите кто-нибудь этому посрамлению несчастного рода, что он-то до тех пор успеет голышом по лесу набегаться…
У неё висел на поясе небольшой нож, удобный для свежевания, и она положила на него руку. Мавутичу расхотелось смеяться, он побагровел и рванулся в путах, наверное, собирался грозить ещё худшей казнью.
– Уймись! – Это подала голос большуха, и от властного окрика маленькой женщины здоровенный разбойник в самом деле прикусил язык. – Ты же венн, – продолжала большуха. – Косы пообрезал, да выговора не спрячешь. Тебя небось за непотребство из рода извергнули, а Мавут этот подобрал, как хлам возле тропы…
Тут Бусый с облегчением сообразил, что чужаков не убьют. Стала бы иначе большуха напрямую с ними разговаривать.
– Твоя правда, я был венном, – мрачно ответствовал изверг. – Раньше. Теперь у меня нет семьи, кроме Мавутичей. Владыка мне отец и наставник, и никого другого я знать не хочу!..
После этих слов начали смеяться уже Белки.
– Развяжите их! – Приказ большухи тут же кинулись исполнять. – Верните им оружие… Я сказала – верните!.. Я не знаю этого вашего Мавута, да и знать не хочу. Не нужен он нам, и вы, Мавутичи, не нужны. Того вы не стоите, чтобы мы о вас руки марали. Что ж за владыка, коли безвинного мальчишку извести хочет, коли паскýдни вроде тебя ему зад лижут, а он и рад…
Чужаки уходили вдоль берега Крупца, и Белки смотрели им в след, покуда они не скрылись из виду. И никто, кроме Бусого, не заметил в вышине серую невидимую тень. Око Мавута мёртвым взглядом обшаривало живую землю…
– Так что же всё-таки произошло с тобой, малыш? Соболь смотрел на Бусого грустно и задумчиво. И ответа, в общем, не ждал. Видимо, догадывался, что правдивого ответа от мальчишки, ни разу в жизни не лгавшего, сегодня не услышит. Бусый краснел, отводил глаза, топтался с ноги на ногу, не зная, куда деваться от стыда… Что-то говорить всё равно было нужно, не дело отмалчиваться, когда взрослый спрашивает. Тем более – дедушка Соболь.
– Ну, ты ж знаешь… На Белый Яр пришёл… а там эти… Мавутичи. Ну, я прыгнул, нырнул…
– А потом?
– Потом Сын Медведя меня вытащил…
– А пока не вытащил, ты на дне омута у русалок сидел? Загорел, смотрю, чуть не как Ульгеш, да ещё и рукавицы Горных Призраков с собой прихватил… И глаза прятать научился от старших, чего раньше я отроду за тобой не замечал…
– Дедушка Соболь, – страдая, выдавил Бусый. – Я… я не могу сказать… Я обещал…
Соболь кивнул, задумчиво глядя куда-то мимо Бусого. Мальчишка вздрогнул, ему вдруг показалось странно знакомым и выражение лица, и само лицо Соболя. Где-то он уже видел это лицо, причём недавно. Вот представить бы Соболя молодым, без бороды и усов… Бусому уже показалось, что он сейчас сумеет вспомнить что-то важное… Но наваждение схлынуло, ничего после себя не оставив. Перед ним был тот самый Соболь, которого Бусый каждый день знал. Странно ли, что его лицо показалось знакомым? А каким ещё оно могло показаться?
