— Пей! — почти с ненавистью приказывает он.
Ниари непонимающе смотрит на него. В глазах у Гайра — невыносимая боль, которую можно увидеть лишь в глазах умирающих.
Ему становится страшно. До озноба, до тошноты, до позорной слабости внизу живота.
— Что это? — почти беззвучно спрашивает он.
— Снотворное. Пей!
Он молчит. Не хочет верить.
— Зачем? — уже зная ответ, выдыхает он.
И Гайр вдруг вместо ответа хватает его за ворот, с силой толкая к ближайшему стволу. Неожиданно сильный удар выбивает из груди весь воздух, и несколько мгновений он судорожно открывает рот, пытаясь прийти в себя и прогнать обморочный шум в голове.
Когда он вновь оказывается способен воспринимать окружающий мир, Гайр затягивает последний узел на верёвке, плотно приматывающей его к дереву. Два коротких движения мечом, острая саднящая боль в предплечьях. По рукам из глубоких царапин начинает бежать, щекоча, тёплая кровь.
— Пей! — с мукой выкрикивает Гайр, рывком прижимая горлышко фляжки к его губам.
Понимание поднимается удушливой волной, захлёстывая разум. Он яростно отдёргивает голову, ловит потемневший, полубезумный взгляд друга.
— Не буду! Зачем?!
Он сам не знает, о чём спрашивает, что хочет услышать в ответ…
Он уже и сам обо всём догадывается.
Просто — не хочет этого осознавать.
Гайр, тяжело дыша, опускает флягу.
— Пей, дурак, — почти со стоном выдыхает он. В голосе дрожит перетянутой струной мольба. — Иначе будешь съеден заживо. Я не хочу, чтобы ты мучился!
Жуткий смысл сказанного холодной рукой сжимает сердце. До этого момента он всё-таки не верил. Пытался не верить.
Он с отчаянием дёргается в путах; бесполезно.
— Да ты серьёзно? — задыхаясь, выкрикивает он. — Если жалеешь меня, просто убей!
Гайр зажмуривается.
— Не могу, — просто отвечает он. И в его голосе Ниари вдруг отчётливо слышит ненависть: к себе самому.
— Гайр, пожалуйста…
Его зять стискивает губы. А потом, решившись, стремительным движением зажимает ему нос, другой рукой вливая в рот сладковатый, с заметной горчинкой маковый отвар.
Он кашляет и отплёвывается, пытаясь отдышаться. Гайр стоит рядом, тяжело сглатывая и кусая губы. И в глазах его, совершенно мёртвых, стынет невыносимая мука.
— Прости, — безжизненно произносит Гайр. Ниари не отвечает.
А потом муж его покойной сестры разворачивается и, шатаясь, словно пьяный, идёт прочь.
В голове начинает мутиться. Отвар оказывается неожиданно крепким: глаза слипаются, в ушах нарастает, сливаясь в невнятные голоса, шум.
Наверное, именно поэтому он вдруг забывает, что Гайр оставил его умирать от когтей диких зверей.
…Зато вспоминает, как он учил его выполнять сложные приёмы с мечом, терпя его непонятливость и рассеянность, которой не выдерживал даже мастер Хальриад. Как обрабатывал его бесчисленные ссадины и ушибы. Как заступался перед отцом, взбешённым бесконечными шалостями своего младшего ребёнка. Как….
— Гайр… — почти без голоса бормочет он в болезненно выпрямленную спину уходящего. — Гайр, я…
Спина замирает. И он выдыхает, сам на миг удивляясь тому, что говорит:
— Я тебя не виню. Слышишь? Ты всё сделал правильно. Только не вздумай бросить Тилле с Илларом одних, хорошо?..
Он не уверен, что действительно слышит громкий, прерывистый вздох, подозрительно похожий на всхлип. Но зато видит, как неожиданно мелко начинает трястись спина зятя.
А потом тот срывается с места — и, спотыкаясь, убегает прочь.
И он остаётся один. Кровь противно стекает по пальцам, одежда всё сильнее липнет к коже. Он знает, что рано или поздно запах крови привлечёт хищников. Возможно — тех самых, что разорвали сестру. Он старается об этом не думать, но не думать не получается. Страх намного сильнее отвращения… а тоскливая горькая безнадёжность — стократ сильнее их обоих.
Перед тем, как окончательно провалиться в глубокий нездоровый сон, он видит, как вспыхивают рядом жёлтые огоньки, и из-за деревьев осторожно выходит волк.
Испугаться Ниари ещё успевает.
Закричать — уже нет.
Темнота смыкается над ним густыми липкими волнами, и он не знает, действительно ли слышит яростное звериное рычание, или это лишь игра его гаснущего сознания?
Последнее, что он ощущает — это горькая, ироничная благодарность к настойчивости Гайра.
…Когда он приходит в себя, над лесом уже занимается рассвет.
Он открывает глаза…
И лишь затем осознаёт, что этого случиться не должно было.
Острая игла страха прошивает насквозь, и он вздрагивает, пытаясь сесть. Одеревеневшее тело слушается с трудом. Он ощущает на себе что-то тёплое, мохнатое. Дёргается, с болезненной почти до дурноты паникой пытаясь стряхнуть это что-то себя. Хрипло вскрикивает, ещё не успев осознать, что рвущих тело волчьих когтей и клыков нет — и уже не будет.
И…
Запоздало осознаёт, что лежит на земле, укрытый чьим-то плащом. А ещё, что связывающих его верёвок больше нет.
Медленно, не веря себе, он поднимает руку и проводит ладонью по меховой опушке плаща. Потом поворачивает голову — и встречается взглядом с обнесёнными тёмными кругами, глубоко запавшими глазами Гайра.
— Можешь меня ненавидеть, — безжизненно произносит тот, заметив, что он проснулся. И вдруг криво, срываясь на всхлип, усмехается бледными губами, — В любом случае, не думаю, что у тебя получится ненавидеть меня сильнее, чем я сам себя… Ты не трус, Таилир… Это я — трус. И чуть не заставил платить за свою трусость тебя.
Гайр вдруг заходится коротким, злым смехом.
Он невольно вздрагивает. Отчаянные, плачущие нотки в больном голосе зятя пугают почему-то чуть ли не сильнее, чем давешняя попытка убийства.
А в груди, смывая мёрзлую тоскливую обиду, медленно, почти причиняя боль, растекается согревающее тепло.
— Дурак ты, Гайр… — выдыхает он, закрывая глаза.
Тот молча кивает.
И отворачивается, пряча глаза.
***
— Отец, конечно, рвал и метал, — с нервным смешком всхлипнул Ниари, неловко отводя взгляд от Эрана. — С утра пораньше ему зачем-то понадобился я, он зашёл ко мне, увидел, что меня нет, отправил слугу к Гайру, это ведь он отвечал за охрану… Выяснил, что его нет тоже, и поднял по тревоге весь гарнизон Башни. Когда увидел, в каком виде я вернулся, чуть не зарубил Гайра на месте. Тот, по-моему, был не особо против. Начал признаваться, дурак, что уводил меня убивать… Пришлось вмешиваться, врать, что я решил найти тварь, загрызшую Карилли, а Гайр заметил мой уход и пошёл искать, и мы повздорили, отсюда порезы и следы верёвок… Словом, следующую неделю я спал только на животе — отец выдрал, как ребёнка, а Гайр щеголял синяком на половину челюсти.
Ниари тяжело вздохнул и, зажмурившись, прижал ладонь к глазам, пытаясь остановить против воли льющиеся слёзы. Закончил совсем тихо:
— А ещё через неделю с небольшим мать слегла с горячкой, и в тот же день навернулся с лестницы Иллар. Сломал руку, и счастье, что не шею. И тогда я понял, что и наставник, и Гайр были правы. И сбежал.
— На тебе нет и никогда не было проклятья, мальчик, — маг говорил ровно и спокойно, бушующая вокруг него буря улеглась, оставшись лишь всполохами молний в глубине изумрудных глаз. — Я уже не раз говорил тебе об этом, помнишь? И своей судьбы ты никогда не терял. Просто она другая. Из тех, что не видна в старых, порой наполовину забытых обрядах.
Ниари вместо ответа молча кивнул.
На лицо его, стирая все другие чувства, постепенно ложилась печать полного опустошения. Похоже, выговорившись наконец, отпустив всю ту боль, обиду и страх, что терзали его почти год, он лишился всех сил. Услышь он слова наставника в другой момент — и тому, наверняка, пришлось отвечать на добрый десяток вопросов. Сейчас же он не мог даже порадоваться тому, что проклятье оказалось всего лишь суеверием.
