Обвинение в гибели юноши, что не удивительно, выдвинули устроителям этого торжества — роду Гази. Ведь даже если они и сами не были непричастны к убийству, то их вина заключалась, как минимум в том, что аристократы не сумели обеспечить безопасность собственных гостей. И тогда в столице Шахирского султаната началась настоящая резня. Скрытая, разумеется, потому что амир бы никого не похвалил за то, что превратили его город в поле битвы.
Отравленные кинжалы, смоченные ядом иглы в рукавах, схватки без свидетелей в безлюдных переулках и много иных прелестей восточного высшего общества. Все это длилось целый год, пока пылающие праведным гневом члены рода Муджах не задумали нанести своим кровным врагам решающий и сокрушительный удар. Ради этого под покровом ночи, обвязав подошвы тряпками и покрасив черной краской клинки, к чужому имению выдвинулись чуть ли не все воины дома. Владеющие, Магистры и даже два Грандмастера, одним из которых был младший брат отца Кавима — Имисаль Эль Муджах. Он, кстати, уже не первый десяток лет носил звание родового мушира, то есть командующего всеми без исключения бойцами семейства. Даже военнообязанные родственники были обязаны подчиняться его приказам, когда речь заходила о войне.
Организованному многочисленному отряду не составило труда прорвать первые рубежи обороны и попасть в дом Гази. Не подготовленные к такой внезапной атаке защитники пали, как колосья под лезвие заточенного серпа, и с этого момента участь рода предполагаемых отравителей была предрешена. Именно тогда дядя отвел молодого Владеющего в сторонку и приказал отправиться в женское крыло. Туда, где спали женщины и дети, чтобы никто из них уже никогда не смог проснуться.
Свою речь он подкрепил аргументами о том, что между их семьями идет война на уничтожение. Если не убить всех прямо сейчас, то сегодняшние дети завтра вырастут и обратят свои клинки против потомков Муджах. А додавил племянника Градмастер тем, что никто другой не возьмет на себя такое тяжкое бремя. А он, Кавим, как наследник, должен в первую очередь заботиться о своих будущих людях, и принимать на свою совесть то неизбежное зло, которое необходимо порой совершать.
Молодой и в меру наивный Владеющий, подстегнутый адреналином и скоротечной схваткой, заглотил эту наживку по самые жабры. Преисполнившись осознанием важности этого шага, он, стиснув зубы, отправился исполнять приказание дядюшки и в ту ночь из покоев действительно не сбежал ни один человек…
Аристократ не щадил никого. Он обагрил свои клинки кровью каждого встречного, невзирая на пол и возраст. Малочисленная охрана, оставленная в той части имения, ничего не смогла противопоставить умелому оберукому воину. Все защитники Гази пали, тщетно пытаясь своими жизнями выторговать хотя бы немного времени для остальных домочадцев. Но Кавим оставался все так же неумолим и тверд. Может, каким-нибудь редким счастливчикам и удалось избежать встречи с его сталью, но таких было до смешного мало, в отличие от поверженных.
В итоге, под самый конец расправы, когда молодой южанин уже отправил в иной мир всех, кто не нашел себе укромного места, в заваленные детскими и женскими телами покои ворвались воины Муджах во главе с самим Имисалем. И вот то, что произошло потом, ввергло Кавима в настоящее смятение. Его дядя, увидев густо залитую кровью мозаику пола, принялся заламывать руки и кричать: «Что же ты натворил, мой мальчик?! Мы не воюем с детьми!» А потом сразу же приказал схватить якобы потерявшего рассудок племянника.
Обескураженного такой резкой переменой Владеющего без труда обезоружили воины-джунды его же рода и препроводили к отцу прямиком с места массовой казни. Тот долго не мог поверить в происходящее, считая это все какой-то глупой ошибкой. Но надежды рухнули, когда Имисаль поведал свою версию произошедшего. По его словам, весьма убедительным, стоит заметить, выходило, что он не приказывал племяннику никого убивать. Он всего лишь просил его проверить, не скрываются ли в той половине дома вооруженные враги. А когда наследник не вернулся, мушир обеспокоился и лично поспешил тому на помощь. И то, что залитого кровью Кавима обнаружили посредь множества женских и детских тел, не отрицал никто, даже он сам.
И вот с этого мгновения жизнь Владеющего перевернулась с ног на голову. Он в одночасье стал презираемым изгоем, даже среди своей родни. И это, по сути, предрешало его участь. За подобную низость наказание могло быть только одно — смерть. Вариации проявлялись лишь в том, какая именно она бы была — тихо и без свидетелей самим, выдать детоубийцу выжившим членам Гази, а то и вовсе отдать правосудие в руки амира?
Тем не менее, каким-то неведомым чудом Кавим все же сумел достучаться до сердца отца, и тот в какой-то момент готов был поверить старшему сыну, что на подобное низкое преступление его толкнул Имисаль. Однако одних слов здесь было мало, а потому глава Муджах вызвал своего брата и поделился своими сомнениями в его честности. Дядя, разумеется, на такое обвинение громко и выразительно возмутился: «Если ты, брат мой, ставишь под сомнения мои слова», — оскорбленно молвил мушир, — «то я готов поручиться перед Нальмунаши!»
Грубо говоря, этим он предложил поединок, который должен был стать последней хоть и эфемерной надеждой наследника доказать свою правоту. И чтобы уровнять шансы двух бойцов, один из которых был аж Грандмастером, решено было биться до первой крови без применения Искры, как в Поединке Чести в Исхиросе.
Кавим за эту возможность ухватился обеими руками и согласился сойтись с дядей хоть здесь, в кабинете своего родителя. Возражений не последовало ни от одной из сторон. И тогда Имисаль выдал покрывшему себя позором воину свой собственный клинок с замысловатой рукоятью в форме головы пустынной кобры. И едва только Владеющий принял его, сделал пару пробных замахов, проверяя баланс оружия, как вскрикнул от неожиданности и посмотрел на свою ладонь. Оказалось, что он укололся об торчащий острый змеиный зуб, который неизвестный мастер так неудобно поместил на эфес, и по его руке заструилась тоненькая струйка крови.
Это был конец. Даже создатель засвидетельствовал поражение Кавима, не дав ему ни единого раза скрестить сталь с человеком, подставившим его. Все решилось в тот же момент, и глава Муджах принял непростое для себя решение — казнить сына на рассвете. Чтобы их бог мог своими глазами увидеть торжество справедливости. Однако, по-видимому, любовь отца оказалась слишком сильна, и он не смог исполнить свое обещание.
Ночью в узилище Кавима кто-то подбросил мешочек с самоцветами, стоимость каждого из которых измерялась десятками, а может и сотнями золотых. Подобрав его, Владеющий с удивлением обнаружил, что дверь его камеры открыта, а тюремщики спят мертвенным сном, будто их опоили.
Колебался южанин недолго и вскоре сбежал, проклиная себя последними словами за трусость. За то, что у него не хватило духа принять наказание за свой мерзкий поступок, пусть и совершенный по чужому наущению. Он бежал, не взяв даже засапожного ножа, ведь Владеющий воды сам по себе оставался грозным оружием, а обшаривать охрану ему не позволяли остатки запятнанной совести. В таком виде он и покинул султанат, принявшись скитаться по миру, пока с подачи Астала не осел в Махи несколько лет назад.
Закончив рассказ, мужчина спрятал лицо в ладонях, ожидая моего вердикта. Он словно опять оказался пред очами своего родителя, готовящегося объявить ему приговор. Старые раны вновь разболелись, а едва заросшие рубцы на сердце снова засочились кровью. Он в самом деле страдал и ненавидел себя за содеянное. Но прошлого это, увы, изменить не могло. Как и не могло вернуть к жизни тех, кто после встречи с острой сталью Владеющего навсегда остался ребенком.
— Ты ждешь, что я стану тебя судить, Кавим? — Серьезно спросил я, глядя на убитого своих грехом спутника.
— Я… я не знаю, — пробормотал он. — Я ждал, что мне станет легче, но оказалось все не так…
— Единственный человек, которого нужно за это судить, это твой дядя Имисаль.
