Витязь покосился на улыбающегося Добрыню. Он привык, что его крестовый брат умнее, хитрее, лучше понимает в человеках, и каждый раз удивлялся, когда обнаруживал: воевода лишен чутья. Того звериного чутья, которое подсказывало Илье предстоящие события, поступки окружающих, да и просто – не ждут ли тебя за углом с дубиной.
Иногда Добрыня угадывал то, что Илья чуял. Сейчас – нет. Воевода глядел на князя в полной уверенности: скоро тот встанет с постели, и все будет по-прежнему.
Ему так надо, понял Илья, он и думать не хочет, как жизнь обернется, если князь не поднимется. Это объяснимо. Тридцать пять лет прошло без междоусобиц на Руси, мы привыкли к хорошему, раздобрели, одряхлели телом и умом, надеемся мирно помереть и лечь в землю с князем рядышком под отходную молитву отца Феофила. Уютненько так.
Но вдруг старые боги, коих мы низвергли, затаили обиду? И пересчитали наши сроки, и назначили кару нам – пережить своего князя, своего митрополита, всех друзей и родичей? Скончаться в самом тоскливом из одиночеств, когда вокруг лишь чужие лица? Они такие, старые боги, им это наверняка показалось весело. И ничего тут не исправит вера наша во Христа, ибо родились мы, когда правили душами русов те – изначальные, и властны они над нашими судьбами по-прежнему…
Илья прикоснулся рукой к вороту, где под рубахой вместе с золотым крестом висел доставшийся от отца в наследство Мьелльнир.
– Ну что, Илюша… – князь закашлялся, трудно повернулся на бок, сплюнул на пол. – Эй, помогите-ка сесть.
В дверях засуетилась челядь, но витязи сами подхватили князя, усадили, натолкали под спину подушек. Это оказалось просто – князь сильно похудел за время болезни. В былые времена даже Добрыня чувствовал его вес, когда волок на себе пьяного отсыпаться, а гридни вообще меньше, чем вчетвером, за княжу тушу не брались.
– Вон! – рявкнул князь и снова закашлялся.
Челядь бесшумно исчезла.
– Ну что, Илюша, вернулся? На Новгород со мной идти? Это хорошо. Вразумим слегка хромца…
«А как же!» – едва не ляпнул Илья, но Добрыня опередил его:
– Не нужен он в Новгороде, обойдемся.
Князь молча перевел глаза на воеводу. Взгляд у князя стал детски-обиженный – будто отняли любимую игрушку.
Собственно, так и было.
Урманин потупился, чтобы не выдать радости. Добрыня нашел верное слово – у стен Новгорода без Ильи прекрасно могли обойтись. Именно обойтись.
– Илья завтра же пойдет в Херсонес.
– Ты ведь послал туда.
– Вот с ними и пойдет. Догонит.
– Зачем?
– Догонит и возглавит.
Князь размышлял. Илья переваривал новости. Он давно не ходил в Грецию и не особенно туда стремился, там все было слишком по порядкам, да еще и жарко.
Вдобавок теперь не хотелось оставлять Киев. Поглядев на князя, Илья вообще разуверился, что поход в Новгород состоится. Похороны раньше состоятся, большие похороны. А потом большая смута. Отпрыски князя перегрызутся, и хромой, самый умный, вдобавок с детства озлобленный, наверное, пожрет остальных. Если, конечно, заранее не выбить у него ополчение и пришлую варяжскую дружину. Но тогда надо выступать на Новгород сегодня – а этого великий князь не позволит, он хочет пойти сам, подвигов ему не хватает. Значит, уже опоздали. Ну, похороны. А дальше? Киевляне промешкают, будут ждать ростовского князя, чтобы, согласно воле отца, посадить его на великое княжение. Однако в двух шагах от Киева, в Вышгороде, скучает под охраной провинившийся князь туровский, старший и законнейший наследник – он о себе напомнит сразу. Город забурлит, боярство расколется. И тут хромец припрется с войском… А у нас кто в лес, кто по дрова, у каждого терем, и всем еще чуток подышать охота.
Илья увидел эту картину так ясно, что едва не содрогнулся. Если хромец возьмет Киев, то поступит, как в свое время его отец, – перережет остальных братьев. Разве князь тмутараканский уцелеет, руки коротки достать. А еще хромой припомнит детские обиды – тоже всем, до кого дотянется. Начнет с Добрыни. Старые новгородцы только обрадуются, захотят голову воеводы – память о Добрыне-посаднике осталась дурная. Что будет делать воевода? Нельзя его бросать тут без подмоги. Нельзя…
Добрыня и князь совещались. Илья, ничего не слыша, разглядывал князя. Пытался учуять, сколько в запасе времени: успеет он сбегать в Херсонес и обратно или нет. И старался отрешиться от боли в груди – князя было жалко.
Еще было жалко Добрыню, себя, Русь, всех.
– А?
– Ты знаешь в лицо херсонского протоспафария? – повторил воевода.
– Прото – что? – переспросил Илья.
– Ты вроде разумел по-гречески.
– Ну… Не такие же слова!
На самом деле Илья по-гречески знал чуть больше, чем пресловутый Хакон Маленький по-нашему. Тот мог сказать «здравствуй», «торгуем по моим ценам», «отдай все, тогда не убью» и «хочу эту женщину». Варягу хватало, и умер он от старости.
– Есть спафарий, есть протоспафарий… – начал объяснять Добрыня.
– Кто такой стратиг? – вступил князь.
– Воевода! – перевел Илья.
– Верно. Стратига херсонского видел?
Илья почесал в затылке.
– А я обоих должен прибить, – уклончиво спросил он, – и стратига, и этого прото?..
Князь рассмеялся, смех перешел в надрывный кашель.
– Нет, – сказал Добрыня. – То есть обоих, но это один человек. Георгий Цула – стратиг и протоспафарий фемы Херсонес и Климаты. Желательно его не бить, а скрасть, однако приказать не могу, тут уж как повезет.
– А Денис стратига знает? Может, он мне покажет?
– Знает. И Денис знает, и Иванище Долгополый.
Илья удивленно поднял брови.
– Если Ивашка успеет туда подойти, – напомнил князь, откашлявшись. – Что-то мне все это не нравится. Послали каких-то сопляков белобрысых, с ними толстого грека, а теперь еще такого зверюгу, которого видать за полет стрелы – да-да, это я про тебя, зубы не скаль. Добрыня, оставь мне Илью. Он хромого держать будет, когда я ему вторую ногу в кочергу согну!
– Мне больше некого отправить в Херсонес, – сказал воевода. – А насчет образины – паломничью рясу наденет и клобук пониже опустит. Если затею возглавит Илья, мы будем спокойны. Он всех одержит, и ловцов, и Дениса, и Иванища. Может, ничего путного у них в Херсонесе не выйдет, но с Ильей хотя бы глупостей не натворят.
– Лучше пусть у них выйдет, – решил князь.
– Это уж как пойдет.
– Вот я и говорю. Слышал, Илюша? Ты там постарайся. Эх, с тяжелым сердцем отпускаю тебя…
«С тяжелым сердцем ухожу», – хотел ответить Илья, но промолчал, только нагнулся еще раз поцеловать князю руку. Слабую руку, однако не совсем мертвую. Немного времени еще было.
Значит, надо все успеть.
