Высказав все, она резко дернулась назад, но он удержал. Она подалась назад еще сильнее. И он еще сильнее потянул ее на себя, даже взглядом не отпуская. Минута молчаливой борьбы и неудивительно, что она оказалась слабее.
Прижимаясь к нему, сдаваясь, тут же закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Только рука на голове, такая привычная, но как же ее не хватало…
— Знаешь, — негромко сказал Шалье. — Все не так. Просто я… не занимался никогда самоконтролем, цели такой не было. Так что могу и не сдержаться. Не хотелось бы, чтобы ты… пострадала.
Он говорит про огонь, поняла Латиса, и сделалось так тоскливо…
— Значит, это ты не готов, — обречено прошептала.
— Нееет, — в его голосе появилась улыбка. Шалье медленно проводил ладонью по ее спине. — Это ты. Но уже скоро.
И они молча сидели, а когда его рука безвольно сползла вниз, Латиса собралась с силами, поднялась и отправила его спать. Он тут же ушел, сонно улыбаясь. И даже один раз оглянулся.
Всю ночь ему снилась Латиса. Она билась в его руках, как бьется рыбка, сжатая в ладони, и ее стоны были лучшим, что он когда-либо слышал.
Когда сон ушел, оставив после себя ноющее напряжение, Шалье сел и стал стряхивать мысли о Латисе, как собака отряхивает мокрую шерсть. Его нюх кричал об опасности. Шалье не стал ему мешать и выслушал все, что тот пожелал сообщить. Чутье выдергивало нитки прошлого, сплетая в тугой узел.
'Слишком близко', — тяжело сказал голос Каинни.
Это ловушка, самая хитрая из всех, которые на тебя ставили и потому самая опасная. Предотврати неизбежное прямо сейчас или проиграешь.
'Я найду твою слабость', — клятвенно заверял Карасан.
'И эта девочка… зачем?' — спросил Аелла, но в его голосе затаилось удовольствие, старый хитрец точно знал, зачем, и делиться своим знанием не собирался. Просто ждал, когда сможет управлять его, Шалье, поведением и был уверен, что это время уже совсем близко.
'Опасность, — равнодушно подвел итог внутренний голос. — Действуй, пока не поздно. Избавься'.
Шалье никогда не спорил со своим чутьем. Оно позволило обойти множество подводных камней, мешающих плыть его кораблю: законов, личных привязанностей, этических принципов, общественного мнения. Позволило делать все необходимое, ни с чем не считаясь.
Оно позволило пережить смерть брата, свое в этом участие и найти единственное занятие, ради которого стоило продолжать жить. По большому счету именно оно его и спасло.
Опасность? Латиса, с ожиданием заглядывающая в глаза, теплые руки на щеках. Легкие губы, от которых захотелось замереть и навсегда запомнить, что даже к нему все еще можно так нежно прикасаться.
Тяжелый, запутанный узел намеков и явных предостережений.
Опасность? Шалье выслушал все, что ему хотела сказать интуиция. И впервые за долгое время ей не поверил.
Опасности нет.
На завтрак Шалье не пошел, спрятался в синей комнате раньше, чем Латиса проснулась.
Гууар был очень вялым. Сидел под одним из деревьев, разглядывая шипучие волны у заросшего кораллами берега, и усиленно над чем-то размышлял. На приветствие лишь слегка кивнул.
— Откуда появилась Кровавая богиня, если был только Раан?
Шалье так поразился вопросу, что просто обмер. Гууару удалось его удивить. Он оказался куда более сообразительным, чем привык думать о ярицах Шалье. Он был смел, и умен, и… влюблен. Это была уже не просто картинка на экране, неожиданно изображение перелилось в по-настоящему живое существо, такое же реальное, как сам Шалье. В тот день он говорил с Гууаром почти на равных. Даже смешно стало, как, оказывается, сделалось важно, чтобы Гууар поверил и понял, а ведь когда Шалье все начинал, даже не рассчитывал, что ему попадется хотя бы мало-мальски смышленая особь, способная на что-то большее, чем просто послушно следовать указаниям бога.
Жил воин по имени Курик. И был он смел и силен. И однажды встал он перед своим племенем и заявил: я самый лучший воин и потому Раан любит меня больше, чем вас. И удивились остальные ярицы и склонились, признавая его право быть любимым.
Гууар послушно кивал головой, подтверждая, что слышит всем известную истину.
— Ты и правда сильнее любишь воинов? — спросил, почти не сомневаясь в ответе.
Раан любит все свои создания одинаково. И тебя, говорящего с духами. И твою мать, старую и слабую. И Лини, третью жену. И синекожего Каерри, ее мужа.
Гууар отвернулся к воде. Нервно дернулся кончик хвоста, выбивая на земле чечетку.
— Вот как… Говори, прошу тебя.
И стали воины соперничать — кто лучший добытчик? Кого Раан любит больше остальных?
У одной матери родилось два сына. И были они одинаково сильны и отважны. Но один из них хотел доказать, что он лучше и вызвал брата на состязание. Целый день охотились братья и встретились перед ночным туманом на выступе у воды Рождения. Первый, гордясь, принес пять зверей, и увидел, что его брат принес шесть. И появилась тогда в его сердце ненависть, расцвела ярость, поднял он на брата копье и убил его.
В бесконечной воде Раан проснулся от непоправимого. И увидел, что случилось на выступе, и выдохнул беззвучный крик отвращения. Смешался крик с кровью убитого и полился в воду Рождения.
Думайте, как вам следует жить дальше, сказал Раан и ушел от своих созданий в недосягаемые глубины.
Через луну из вод Рождения вышла Кровавая богиня, суть которой — оживленная божественным дыханием кровь первого безвинно убитого.
Пришло сообщение. Шалье мельком увидел, что оно от Воплощенной и напрягся, почти силой заставляя себя сидеть на месте и не дергаться. И даже в ту сторону не смотреть.
Гууар методично шевелил ушами, отгоняя мелких летающих насекомых. Разглядывал покрытую мелкой ряской воду, словно хотел увидеть саму скрытую глубину, недоступную никому, кроме богов.
— Я должен думать, — твердо сказал Гууар и просил его не беспокоить до тех пор, пока он не разберется в своем внутреннем мире. Иногда ярицы впадали в некое подобие медитации, Шалье очень интересовался этим процессом, но не смог выяснить его причин и назначения. Мешать он не собирался, если Гууару нужно время примириться с новой историей мира или прийти к согласию со своей духовной половиной, он это время получит.
И ведь еще… сообщение касательно Латисы. Шалье отвернулся от экрана почти с облегчением, включил просмотр — перед ним появилась серая безжизненная маска, ни единым мимическим движением не сопровождая проговариваемые инертным тоном слова — ответы на заданный им вопрос.
Чем дольше говорила Воплощенная, тем несдержанней вел себя Шалье, дергаясь, словно порываясь что-то ответить.
