— Я думал об этом, — осторожно сказал Чернов.
— Это не ты думал, — не согласился Зрячий. — Это Сущий захотел, чтобы ты так подумал… Сказано в Книге: «Не ищите Меня, потому что я — всюду, и в вас самих — тоже».
— И всё-таки, Зрячий, откуда ты знаешь про Книгу?
— А ты? — вопросом на вопрос.
— Мне сказал о ней человек из города, который я должен привести… или переместить?.. тьфу, чёрт, уж и в словах путаюсь!.. короче, из того города, что явился в твой мир вместе со мной и со мной уйдёт, если так предназначено Сущим, — произнёс это и не удержался: усмехнулся про себя. Он уже вещает, как Зрячий, — легко и естественно. А прежде вещал, как Хранитель — чуть ли не языком Книги. Уж не его ли, Чернова, этот язык, этот стиль разговора?.. — Но этот человек, Хранитель, утверждал, что Книга существует в единственном экземпляре…
— Конечно, — легко согласился Зрячий. — Ничто не противоречит ничему. В единственном, но — всюду, где её знают. Примешь такой постулат?
Парадокс. Но что в этом-то сломанном мире не парадокс? Включая его, Чернова, персонально… Тогда отчего бы и не принять!..
— На раз, — сказал Чернов. — Я уже не первый день стараюсь ничему не удивляться. Знаешь, жил в моём прошлом — земном, естественно, а не вечном! — такой философ, чёрт-те когда жил. Так он всерьёз наказывал: «Nil admirari».
— Ничему не удивляйся, — легко перевёл на английский Зрячий. — Это Пифагор, я его знавал. Или читал, не помню.
— Когда?!
Уж и расстарался подтвердить приверженность пифагорейству, так вот ведь сорвалось восклицание, не сдержал. Но Зрячий не заметил или сделал вид, что не заметил.
— Не помню, — повторил он. — Может, вчера, а может, в прошлой жизни.
— Ты же утверждаешь, что для Вечных нет прошлой жизни…
— Утверждаю, верно. Но разве тебя не посещают воспоминания или — чаще! — сны, в которых ты — не совсем ты, а какой-то иной, чужой тебе, и люди, тебя окружающие, тебе незнакомы? И события в этих снах не имеют к твоей жизни ровно никакого отношения? Было, да?
— Было, да. Но это — так называемая ложная память.
— Или не ложная… Мы с тобой слишком долго существуем и слишком много видели и пережили, чтобы всё, с нами когда-то где-то бывшее, исчезло без следа. Что-то да всплывает, сам знаешь…
— Ложная память — нередкое явление. Так, к слову, утверждает наша наука.
— А нас, Вечных, много.
— Сколько?
— Спроси кого-нибудь, кто знает. А я — пас.
— Кого спросить? Кого спросить, Зрячий?
Зрячий закрыл глаза, как его коллега в Панкарбо давеча, и начал медленно и монотонно, будто вспоминал нужные слова или слушал, как они по чьей-то воле всплывают в мозгу:
— Есть Зрячие, которые слышат, но не знают. Есть Зрячие, которые видят, но не умеют объяснить. Есть Зрячие, которые знают, но не вправе сказать. Есть Зрячие, которые знают и объясняют. Есть Зрячие, которые знают и помнят. Есть Зрячие, которые помнят и предвидят… — Открыл глаза, сказал нормальным тоном:
— Захочет Сущий — позволит тебе встречу с тем, кто знает и помнит. Или по-другому: сумеешь сделать правильный выбор в Пути — сам выйдешь на такого Зрячего.
— Выбор чего?
— Ну что там у тебя в Пути выбирается, — совсем скучно проговорил Зрячий, как будто разговор ему надоел до зла горя, — тебе лучше знать. Ты же у нас Бегун.
— Вероятно, нас, Бегунов, тоже много, — позволил себе предположить Чернов.
— Понятия не имею, — пожал плечами Зрячий. — Может, и много, но такой информации Сущий мне не поручал. Извини, братец… А вообще-то тебе пора. Беги. Путь не ждёт.
— Подожди, Зрячий, — взмолился Чернов, — расскажи ещё что-нибудь… Я же здесь как крот на свету: ничего не вижу, не знаю, куда ткнуться… Вот, например, что у вас за мир? Я уже в третий попадаю и ничего узнать не успеваю. Так, одни намёки… О виртуальности мы с тобой всласть набеседовались. Но как твой замечательный МВП устроен? Какие есть страны на земле? Какие народы? Как вы живёте? Что у тебя здесь за Центр сопротивления? Кому и как вы сопротивляетесь? Ну, что-нибудь, хотя бы…
Зрячий смотрел на него с неудовольствием и — как на надоедливого гостя, что бесконечно прощается в прихожей. Каменный гость.
— Какие страны? Какие народы? При чём здесь Центр, да ещё и сопротивления? Глупости спрашиваешь, Бегун! Зачем тебе такое знание? Сказано: Мир. Мир и есть. Один. Со всем его богатым и разнообразным содержимым… — Подумал, добавил с сомнением: — И вполне допускаю, что это — не мой Мир. Тем более что помню, и отчётливо, про жену и детей…
— То есть как?
— То есть не ведаю. Может, Сущий меня сюда определил, чтобы тебя встретить и сказать всё, что сказано. А что сказано, то — всё, больше у меня для тебя ничего нет… Чего ты суетишься? У тебя — Путь. Встретил Зрячего — беги и жди Сдвига. А там разберёшься. Времени, повторяю, у тебя — Вечность…
— С перерывами на рождения и смерти в земных вариантах, — сказал Чернов и встал.
И Зрячий встал.
— Не без того, — согласился он. — Но так мы все живём, Вечные. Чего ж зря маяться? Данность — она и есть данность. Небо — голубое, трава — зелёная, жизнь — дерьмо… Где-то я эту фразу то ли слышал, то ли читал, то ли сам произносил… Вот она — ложная память, как твои учёные умники выражаются… — Положил руки Чернову на плечи: — Не обижайся на меня, Бегун. Я всего лишь — функция. Мы все — функции. Я выполнил свою задачу. А ты — нет. Спеши. Сущий не любит, когда тянут кота за хвост.
Последнее он произнёс по-русски. Без акцента.
— А русский-то ты откуда знаешь?
— Не знаю, — почему-то с грустью произнёс Зрячий. — Я даже не знаю, что такое «русский», хотя слово мне известно. Язык, да? Твой?..
— Мой.
— Ничего, приятный… — Он сказал вдруг возникшему в дверях стриженому: то ли тому, кто уступал им место у пульта, то ли другому — они все здесь были как братья-близнецы. Однояйцевые. — Проводи гостя на поверхность.
— А куда мне бежать? В какую сторону? В Парк? В Вефиль? — испугался внезапной развязки Чернов.
— Путь — это твой выбор, — сказал Зрячий. — Я-то здесь при чём?.. Только куда б ты ни побежал, все одно в Сдвиг впаришься, раз Зрячего нашёл и слова, тебе положенные, услышал. И город с тобой уйдёт. Это аксиома. Так что беги… как это по-русски?.. куда глаза глядят. Не ошибёшься.
— А полиция? У меня же нет идентификационной карты…
— Почему нет? Есть…
Зрячий задрал Чернову рубаху. На животе красовалась цветная татуировка, неизвестно откуда и как возникшая: маленькая красно-белая птичка с распахнутыми крылышками, словно готовящаяся взлететь, и короткая древнееврейская вязь — слово «Шмот», «Исход».
