– Ну ладно, милостивые гиазиры, ― Знахарь опорожнил свой кувшин и наполнил чашку, тем самым подавая пример остальным. ― У нас есть дела поважнее, чем церемониальные расшаркивания. А это значит ― надо выпить.
Все молча согласились. Эгин тоже кивнул, одновременно с этим сознаваясь себе, что по-прежнему ни-чегошеньки не понимает. Неужто «Зерцало Огня» превратилось в прогулочный парусник для пар-арценцев и офицеров Свода и их миловидных подруг? Неужто все эти славные люди собрались здесь, чтобы попировать и пощекотать нервы крамолой? «Хорошо хоть голова не болит», ― сказал он себе, протягивая руку за кувшином.
– Интриговать вас далее, Эгин, не имеет смысла. Либо вы становитесь нашим единомышленником и беспрекословно подчиняетесь моим приказам, либо вы покойник, ― начал Дотанагела, опустив чашку на столик.
Эгин кивнул. В покойники он не торопился.
– Иланаф спас вам жизнь тремя часами раньше. Но теперь таких полномочий у Иланафа нет. Так что решать будете вы, Эгин, ― Дотанагела откинулся на подушки и добавил: ― И я, разумеется, тоже.
Эгин снова кивнул. Что еще он мог сделать?
– Итак, как вы, наверное, уже догадались, вы на борту корабля, команда и пассажиры которого предали князя и истину, ― продолжал невозмутимый пар-ар-ценц Опоры Писаний. ― Сегодня вечером мы покинули Пиннарин, чтобы больше не возвращаться в него никогда. Князь, гнорр Свода, все варанские уложения не имеют здесь никакой власти, Эгин. Если хотите, мы изменники, предатели, перебежчики. Эти слова тоже не значат здесь ничего. И я как пар-арценц Опоры Писаний подтверждаю это. «Зерцало Огня» следует в Хар-рену, ибо харренский сотинальм обещал мне, и нам всем, свою защиту и покровительство. Ваше положение, Эгин, таково, что вы можете либо отправиться в Тардер вместе с нами, либо умереть. Причем совершить этот выбор вы должны тотчас же и не колеблясь.
– Разумеется, я выбираю жизнь, ― после недолгого раздумья отвечал Эгин.
Дотанагела улыбнулся и развел руками.
– К счастью, вы не такой фанатик, каким показались мне в первые минуты.
– Осмелюсь спросить, из чего вы заключили, что это так? ― вздернул бровь Эгин, которому отчего-то стало обидно. Неужели то, что он не фанатик, написано у него на лбу? И если да, то эту вредную запись нужно стереть поскорее. На всякий случай.
– Да из того, хотя бы, что вы, Эгин, сказали «разумеется, я выбираю жизнь». Если бы не это ваше «разумеется»… ― вкрадчиво, но вполне дружественно сказал Дотанагела. ― Разве, заступая на службу в офицеры Свода, вы не давали клятву, что предпочтете смерть предательству?
– Как, собственно, и вы, пар-арценц.
– Все верно, Эгин. И я давал эту клятву, ― холодно сказал Дотанагела. ― Но помните, Эгин, что не стоит пытаться предавать нас так же, как предали Свод!
– Я ручаюсь за него, ― примиряюще сказал Иланаф.
– Так значит, бунт? ― задумчиво произнес Эгин.
– А ты что думал, мы на всех парусах мчим осматривать окрестности? ― это был задорный голос Знахаря.
– Признаться, нет, ― бросил Эгин и отпил из чашки. ― Мне лестно оказаться в обществе коллег, отправившихся в столь увлекательное путешествие на всех парусах, ― ни с того ни с сего провозгласил Эгин.
И, к собственному величайшему удивлению, он был совершенно искренен. Все вздохнули с облегчением, а Вербелина привычным движением поправила прическу. Ах нет, не прическу, Хуммер ее раздери! А свой славный парик. Подарок Дотанагелы?
– А теперь, Эгин, ― это уже был Иланаф, ― со всей честностью, на которую способен варанский офицер, поведай нам, что ты по этому поводу думаешь.
Вопрос Иланафа застал Эгина врасплох. Но игнорировать его не стоило. На провокацию нельзя отвечать провокацией. Сглотнув комок воздуха, Эгин прочистил горло и начал:
– …Я не знаю, что было причиной вашего решения, милостивые гиазиры. Но теперь я заодно с вами, причем скорее рад этому, нежели опечален. Дело в том, что задание, данное моим непосредственным начальником Норо оке Шином, собственно, то задание, ради выполнения которого я и поднялся на борт «Зерцала Огня», было заданием совершенно не выполнимым. Это был тупиковый туннель, оканчивающийся в подвалах Опоры Единства. Вы, мои коллеги, должно быть, понимаете, о чем я. Вдобавок этой ночью я совершил служебный проступок и сунул нос в такое странное дело, от которого мне следовало бы держаться подальше. Я стал поперек горла Хорту оке Тамаю, для начала сцепившись с его людьми, а затем укрывал у себя его племянницу, которая поутру отправила к праотцам двух моих слуг и словно бы превратилась в морской ветер. Или, выражаясь более прозаически, сбежала. Я обнажил Внутреннюю Секиру ― чему свидетелем любезный Шотор, ― меня испытывал на честность Норо оке Шин… Словом, за последние дни произошел ряд событий, смешавших с дерьмом и пеплом мою карьеру и поставивших жирный знак вопроса на моей жизни…
Эгин, конечно, утрировал. Переставлял акценты. Сгущал краски.
Он говорил нарочито сбивчиво. Красноречие ― это союзник, но не его, Эгина, союзник. Красноречие хорошо только тогда, когда обдумывать каждое слово вовсе не обязательно. Красноречие уместно там, где слова ничего не значат. Там, где речь ― лишь музыка. С пар-арценцами следует быть искренним, смущенным и правдивым. Лгать нельзя. Лгать не следует. Лучше не договаривать. Это сложно, но выполнимо, да и доказать ему следовало всего лишь то, что он, Эгин, в безвыходной ситуации.
– И, стало быть, я обречен. Сожалеть о том, что Пиннарин, а с ним и Сиятельный князь, и истина ― обречены, мне, обреченному офицеру, вовсе не с руки. Ибо моего разумения хватает на то, чтобы предпочесть предательство гибели. Причем двойной гибели, милостивые гиазиры.
Дотанагела, к которому по преимуществу и обращал свой рассказ Эгин, удовлетворенно покачал головой. Кажется, Эгину удалось добиться своего. Пар-ар-ценц поверил большей половине того, что говорилось.
– Я еще утром заметил, парень, что дела твои идут хреново, ― обаятельно ухмыльнувшись, подытожил Знахарь, обращаясь как бы ко всем ― к Эгину и к каждому в отдельности. ― В его словах очень много, правды, ― добавил он, но уже обращаясь к одному лишь Дотанагеле.
Они говорили долго. Эгину приходилось много слушать, много поддакивать и еще больше удивляться.
Они опорожнили все кувшины и съели всю снедь. Но, как и всякий разговор, этот, сколь бы важным он ни был, не мог продолжаться вечно. И спустя три, а быть может, четыре часа предатели князя и истины встали из-за столика и стали расходиться по своим каютам. Вербелина демонстративно льнула к Дотанагеле, Самеллан зевал, а русоволосая Авор, не проронившая ни слова с момента своего представления Эгину, укутавшись в кружевную пелерину, заторопилась к выходу из «капитанского зала». «Если бы я не знал наверняка, что она была близка с Ардом оке Лайном, я бы, верно, подумал, что она девственница», ― отметил про себя Эгин" провожая взглядом хрупкую фигурку девушки с тощими русыми косами: Один Знахарь был удивительно бодр и свеж. Казалось, печать озабоченности и неопределенности, которая лежала в уголках искушенных глаз всех профессиональных лицедеев из Свода Равновесия, была совершенно чужда ему. «И откуда они только берут их, этих Знахарей?» ― вот о чем думал Эгин, выходя в соленую черноту ночи.
