Палочки легли странным узором, Мелден смотрел и знал: никуда ему не уйти.
— Встань!
Молодой купец повиновался. Берут стащил с себя тяжелую гривну с эмалевым ясеньским гербом:
— Отныне ты посланник города со всеми полномочиями и обязанностями. Выедешь сегодня же с обозом. Ясень посылает Золотоглазой помощь. Поставь свое имя тут и тут. И зайди к брату-казначею, я распорядился.
…Полная луна взошла над землей. Мэннор собрал поводья и решительно послал коня в намет. Свет обозного костра мгновенно провалился за деревья; ветер бросил в лицо запах хвои. Стрела древней дороги рассекала надвое черный сосновый бор. Плиты сверкали под луной, и Мэннор краем глаза то и дело видел выбитые подковами искры.
На такой дороге не заблудишься даже ночью. Строили ее для торговых и военных надобностей по всем правилам: нижний ряд из неподъемных глыб, потом слой камней поменьше, наверх голыши с кулак, а уже потом схваченный цемянкой мелкий щебень, и по этой подстилке ровные плиты два на четыре локтя.
Мэннор ездил по этой дороге с детства и не боялся ее, но таких, как он, было немного. В последние годы даже разбойники ушли с гостинца.
Опасаясь Незримых.
Еще несколько весен, и главный торговый путь из Ясеня в Северные Земли забросят совсем.
Мэннор скрипнул зубами и невольно сжал колени. Конь поднялся в галоп.
"Как это она тогда ему сказала: если любишь, то и иди со мной.
Вот он и идет. А зря! Стоило бы выжать сыр досуха, проявить твердость. Уж врозь, так и врозь… Да только откажись он, Мэннор, лечь рукой Ясеня на сердце Золотоглазой, найдут иного — согласного. На все.
И убить тоже…"
Мэннор, верно, ослабил поводья: подковы стучали как будто реже. И ветер сделался мягче и казался теплее. Луна стала меньше, колер ее сменился от рыжего к серебристо-зеленому. Среди сплошной черноты сосен светлым платочком мелькнула березовая рощица.
А все-таки обиделся Мэннор на Зологлазую крепко. В доме его отца, да и во всем Ситане, женщины не то, что говорить — и думать так не посмели бы!
"Что мне старшины! Ты сам — идешь ли со мной?" — вот благодарность деревенской дурочки за то, что Мэннор объяснил, как ее Ясеньские старшины в омут головой снарядили.
И ведь честно не пожалели ни броней, ни мечей, ни дорогих боевых коней. Да только сражаются не мечи и не кони. А людей-то как раз и не дали. То есть, дали, и даже тех, кого она сама выбрала. И никто не заикнулся, что во всем отряде нет ни одного бывалого кметя. И командира тоже нет. Одни новички.
Вдругорядь Ясень детей своих на покой и сытость обменял.
Мэннор подумал, что хорошо бы Керин его не приняла. И волки сыты, и овцы целы. И можно с легким сердцем ворочаться к Беруту: не сложилось. Да и за каким горем понесся он в Сарт впереди всего обоза! Сидел бы, зайчатину наворачивал. Звали же… Э-эх!
И тут Мэннор понял, что не пошли его Берут, — сам бы помчался. Впереди коня побежал бы. Старшина просто позволил лицо сберечь: вроде бы и еду, да по надобности. Да и обиду он сам придумал, и ссору придумал: подумаешь, звала идти с ней! — впервые встретил такую, с кем бы ему хотелось идти. Только стоило луне выплыть — и бросил обоз; только искры от подков к небу…
Ночь была парной, пахла резедой и аиром, хотя неожиданный порыв ветра заставил поежиться. В небе стояла блестящая, серебристо-зеленая, как шлифованная сталь, луна, и звезды, прочеканенные по небу, почти терялись в ее сиянии.
Дорога поднялась на холм; лес разом отскочил за спину. Открылось поле, за ним широкая сверкающая полоса: Става. И прямо перед рекой, в ободке рва, как зрачок в белке, черный, громадный даже отсюда, замок Сарт.
Сарт наплывал, высеребренный лунной чешуей, с проломами теней, похожими на выбитые зубы — там, где башни смыкались со стенами. Тени замковых стен и стрельниц медленно укорачивались; светилась, огибая замок, вода.
Впереди на дороге ярко горели походни по обе стороны въезда на мост.
Купец осадил коня: а откроют ли ему ворота? Особенно после того, как сам он Золотоглазую не велел во двор пускать? Да и ночью мосты подняты. И опять подумал:
"Спал бы под телегой на шкуре, а так будешь под кустом до утра куковать… Проклятая девка… Только бы увидеть!"
В ответ на его молитву мост медленно пошел вниз. Конь, чуя дом, зафыркал, затанцевал по доскам. Браму едва приподняли: Мэннор пригнулся к самой холке, проезжая, и только распрямился во дворике, как Керин вцепилась пальцами в стремя.
Мэннор спрыгнул и приник к Золотоглазой.
Лязг решеток привел их в себя. Керин вздрогнула.
— Замерзла?… Да ты же босая! — он поднял невесту на руки, укрывая плащом.
Мэннор нес ее через мосты и замковый двор. Будто не было ни ссоры, ни многодневной разлуки. Будто только давеча расстались у дома над Ясенькой и вот встретились снова. Бережно поставил на первую ступень лестницы в вежу.
Они поднялись и остановились посреди покоя. Мэннор сунул в гнездо прихваченную внизу походню. Обняв, смотрел в запрокинутое лицо Керин. Узнавал, привыкал заново, захлебываясь нежностью. Потом прижал к себе так сильно, что Керин ойкнула.
— Что?!
— Колется.
Мужчина выругался, содрал пояс с мечом. Стащил остальное железо. Посмотрел на Керин и захохотал.
— Я, должно быть, сумасшедший. Так обойтись с тем, что меня кормит…
— На дорогах беспокойно, — вдруг сказала она. — Ты один ехал…
Мэннор тряхнул головой:
— Нет, там еще ясеньцы, с обозом, с охраной. На ночевку стали. А я вот — не утерпел. Иди ко мне…
Пальцы Мэннора привычно нырнули в теплые волосы, обхватили затылок. И он стал взахлеб целовать мокрые щеки и ресницы.
…Керин быстро уснула, а купец лежал, глядя, как скользит по покою лунный свет, слушая, как с шипением гаснет в кадке с водой, упадая с походни, земляное масло. Думал, что его Золотоглазая напрочь лишена обычных женских уловок и желания обладать — вещами ли, людьми. И ее бесхитростная радость напрочь обезоружила его, и теперь он, Мэннор, не знает, как послужить Ясеню — во вред ей.
Глава 14
Слово свидетеля. Сыр в мышеловке.
Солнечный луч скользил по лицу, радугой просвечивал сквозь ресницы. Я сонно отмахнулась, уткнувшись носом и щекой в нагретую, пахнущую сеном подушку.
— Эй, соня! Вставай!
Я узнала голос Керин и тут же вскочила. Босиком прошлепала по теплым солнечным узорам и высунулась в окно. Керин была внизу, среди двора, на танцующей от нетерпения Вишенке. И лошадиную шкуру, и кожу Керин, и волосы покрывали блестящие водяные капельки. Керин, запрокинув голову, смеялась.
— Доброе утро! — прокричала она.
