«Облеванная тряпка — сказал он — имперская облеванная тряпка». Ненависть, презрение.
Отвращение. Я даже не пытался посмотреть на себя его глазами — меня бы точно стошнило. Убийца, лжец, насильник. Портрет настоящего герханца. «Что ж, — флегматично пожал плечами я, — Врядли до своего визита сюда он представлял герханцев иначе».
Флегматичность далась мне нелегко, я выковал ее из тяжелых шлаков рассыпавшейся надежды.
На кухне тоже было пусто, лишь на столе одиноко стояли три консервные банки, напоминая черными зевами распечатанных горлышек батарею тяжелых гаубиц.
— Неужели все съел? — удивился я, — Наверно таки стоило назвать тебя Тигренком.
Банки действительно были пусты, но на соседнем столе обнаружилась глубокая тарелка, наполненная какой-то смесью. Осторожно приблизившись, я принюхался. Кажется, это была еда. Котенок стал хозяйничать на кухне?! От удивления я опять закашлялся, голова закружилась. Ампулы хоть и помогли, но чувствовал я себя весьма паршиво. Как и полагается, в общем. Установить, что находится в тарелке мне помогли банки. Так-с… Говядина, лук, картошка. Адская, должно быть смесь.
Судя по следам на плите, Котенок возился здесь долго. Вероятно, он сперва обжарил лук, потом добавил резанную дольками картошку, а после приправил свое варево мелко нарезанной говядиной. Обед по-варварски. Приятного аппетита, граф. Ну и дела… На тарелке не хватало примерно трети, остальное лежало нетронутым. Моя единственная сковородка, невымытая, примостилась в мойке, на столе было полно мясных крошек, луковых чешуек и прочих ингредиентов, которые, видимо, не дожили до финальной части.
Оказывается, кайхиттены могут совершать набеги и на кухни.
Я поставил тарелку перед собой, осторожно поддел вилкой несколько картофельных ломтей. Помедлив, отправил в рот. Вкус слишком грубоват, чересчур пресно. Жирно, перемешано… Но… Я задумчиво отправил следом еще несколько кусков. Но… Интересно. Необычное сочетание. По крайней мере для меня.
Вина я наливать не стал, ограничился простой водой и чашкой кофе. Еще пара сигарет — и я почувствовал, как в моем чахлом и дрожащем организме зарождаются силы. В голове прояснилось, исчезли мерзкие хмельные мурашки, ползающие серыми точками между мыслей. И думать стало легко.
Я со стыдом вспомнил вчерашнее. Погано, я должно быть, выглядел вчера. Свалился на лестнице, пьяница-граф… Картина, а?.. А ведь он мог двадцать раз скрутить мне шею, пока я пускал слюни — пришла щекотная неприятная мысль — Я бы и почувствовать не успел. Ключи в кармане. Где сейф и шифры он знает — сам и показал ему. Что ему стоило? Наклониться к громко дышащему телу, аккуратно положить руку на шею и одним движением… Я даже представил, как это бы выглядело — серая лестница, сонное дыхание ночи, звуки моря за стеной. Бесформенный сверток на ступенях — запрокинутая голова, руки разметались в разные стороны, ноги поджаты. Бледная кадыкастая шея с едва заметно пульсирующими ниточками вен — и рука, движущаяся к ней. Медленно, осторожно… Небольшая такая рука с бледными пальцами и розовыми полупрозрачными ноготками.
— А черт! — я хватил слишком много кофе и обжег язык, — Чтоб тебя…
— Ты, — негромко, но четко сказал голос за спиной.
— А? — я удивленно повернул голову. Котенок стоял в дверном проеме в своем халате, из которого показывалась обнаженная рука, — Доброе утро. И спасибо за душ.
Он хмыкнул.
— Извини, если вчера произвел неблагоприятное впечатление, — я дружелюбно улыбнулся, подпустив в улыбку толику смущения и не забыв про щепотку сарказма. Фирменное блюдо а-ля ван-Ворт… — Вчера я хватил лишнего.
— Ты валяться… валялся на полу, как куча старого мусора, — он скривился, — А воняло от тебя так, как не воняет от помойки.
— Да ну?
Он кивнул. Красивый получился кивок, но непослушные волосы опять упали на лицо, хотя следы на них указывали на то, что упорный Котенок долго пытался зачесать их назад. Он отмахнулся от них почти взрослым пренебрежительным жестом.
— Перестань пожалуйста.
— Ты… — судя по всему, он достаточно свыкся со мной и с обстановкой чтоб вступить в перепалку, — Ты мерзкий пьяница и… и… — он вздрогнул, едва заметно — грязное похотливое животное!
Выпалив это, он тяжело задышал. Ну спасибо, хоть вслух сказал…
— Таких как ты у нас забивают камнями — как бешенных собак. Вы, герханцы, все пьяные похотливые скоты!
Я улыбнулся. У меня это всегда получалось — улыбаться. И даже почувствовал, что улыбаюсь не фальшиво, это действительно было забавно. И в то же время я чувствовал, как грудь сжимает знакомое ощущение. Усталость, всего-то навсего.
— А вы, кайхиттены, кажется, управляетесь языком куда лучше, чем оружием. Мне показалось, вам нипочем заговорить до смерти даже герханца.
— Сволочь! — вспылил он. Хотя, наверно, и ожидал какой-нибудь мерзости в этом духе от коварного графа.
— Я открою тебе секрет — вы, варвары, всегда самодовольны и уверенны в собственном преимуществе. И всегда это длится до тех пор, пока вам железным кулаком не демонстрируют, где вам место. Вот когда летят зубы — вы начинаете понимать. Зубы, кровь… Это ваш язык. Вы можете разглагольствовать сколько угодно, но когда сталкиваетесь с тем, что не можете перемолоть своим диким наскоком, поджимаете хвост и убираетесь восвояси. Твои слова ничего не значат для меня. Малыш, я живу не первый год и, если Космосу я еще не намозолил глаз, то и не последний. Я видал то, что ты уже никогда не увидишь — к твоему счастью. Я выбирался оттуда, где люди были бы рады перегрызть собственное горло. Я видел, как горят планеты.
Я смотрел на него не отрываясь, гипнотизируя змеиным взглядом. При таком взгляде глаза превращаются в желтоватые полупрозрачные камешки. Азы полевого нейро-лингвистического допроса, школьные забавы. Я смотрел на Котенка, говорил медленно и с расстановкой. А он с каждым словом казался все меньше и меньше, голова вжималась в плечи. Мне стало его жаль. Я опять увидел себя со стороны, как будто глядел на кухню через объектив стерео-камеры. Осунувшийся уставший человек с больным взглядом, сидящий вполоборота на стуле, взгляд старого цепного пса.
— Мне пришлось убить больше людей, чем ты видишь звезд ночью. Я герханец, малыш. Мы — лучшие воины Империи. Самые спесивые, гордые, наглые, шумные — но — лучшие. Война — это не наша работа, это наша жизнь, наше дыхание. Мы убиваем, понимаешь? Постоянно. Смерть — это воздух вокруг нас. Он попытался что-то сказать, все-таки у него была чертовски развитая сила воли. Я видел, как помутневшие было глаза снова налились светом. Но я перебил его.
