К несчастью, Золотинка не знала никакого нарочного заклинания против тарабарщины, ведь недуг этот довольно редок; она надеялась на старый опыт. Она торопилась, пытаясь воссоздать в памяти те сильные, пронзительные ощущения, которые испытывала тогда в Каменце, сжимая юношу в объятиях. Неясно было только, нужно ли обнимать его и сейчас и как это сделать, если, обращенная в пигалика, она едва доставала Юлию до живота?
Наверное, это было бы нелепо. А Золотинка понимала, про себя это точно знала, что чудесное исцеление в Каменце было красиво исполнено. Не только страсть, не только мужество и сила духа решают дело, но красота. Красота и изящество решения, красота исполнения — непостижимая, изменчивая сущность, которая составляет непременное условие всякого подлинного волшебства.
Красивое волшебство, это такое же изначальное, общепринятое понятие, как острое железо, твердый камень, жаркий огонь.
Было все, не хватало красоты, и Золотинка чувствовала это, хотя и пыталась задвинуть опасения неудачи куда-то на задворки сознания — забыть их вовсе. Нужно было сосредоточиться. Сквозь пелену забвения она проникла в прошлое, раз уже испытанное состояние… многократно усиливая побуждение волшебным камнем…
Но Юлий… Наскучив нелепыми ужимками пигалика, Юлий толкнул ее вполне ощутимо. Прикосновения пигалика были ему неприятны, и когда малыш пытался приладиться к бедрам, притязая на объятия, он больше не стал сдерживаться.
Золотинка очнулась, грубо разбуженная в трудном своем забытье.
Обрюта не вмешивался и смотрел сощурившись, похоже, он отказался от всякого собственного суждения до тех пор, пока не будет иметь в руках нечто более осязательное, чем слова.
А нужно было начинать все сначала.
При полном, все более суровом молчании Обрюты она промучалась еще малую долю часа, когда Юлий восстал окончательно и бросил вдруг с недоверчивым нетерпением в голосе:
— Долго еще?! Чего ты хочешь?
Как и тогда, при первой их встрече в Колобжеге, он прекрасно изъяснялся по-словански, понимая, однако, человеческий язык в одну сторону: от себя к людям, но не от людей к себе. И Золотинка, не имея возможности ничего объяснить (на это потребовалось бы много времени и немало изобретательности), не имея возможности подготовить и расположить Юлия к требующему сотрудничества действию, встречала глухую стену сопротивления, перед которой бессилен волшебник, — ибо ясный, вполне сознающий себя разум, состязаясь с волшебством, имеет все основания выйти победителем.
— Отстань, говорю, отвяжись, наконец! Обрюта, разберись с этим… карапузом. Похоже, у него не совсем в порядке с головой, если только речь не идет о чем-то похуже. А я не могу задерживаться, ты знаешь.
Это было крушение.
— Не получается? — вкрадчиво спросил Обрюта. — Вот и я думаю, что не должно получиться. Откуда? Если бы это было возможно, разве та, другая, не сделала бы то же?
— Да ведь она оборотень! — огрызнулась Золотинка.
— А вы, простите?
— И какая другая? Какая другая? — продолжала она, теряя самообладание. — Я одна! Какая еще? Золотинка вообще одна.
— И я так думаю, — многозначительно пробормотал покладистый малый.
— Я ухожу, Обрюта, всё. Я рассказал. А ты поступай, как знаешь. — Юлий показал глазами, что и кто стоит за его безличными высказываниями — пигалик.
— Сейчас, мой мальчик, я с тобой, — отвечал Обрюта, не спуская глаз с пигалика.
— Постойте! — вскричала Золотинка, едва не плача. — Вы мне не верите! Я вижу!
Пронзительный крик задержал юношу на пороге. Он прихватил губы зубами — сердито и досадливо. Он злился. Он, может быть, почитал задержку умышленной уловкой, сейчас вот сообразив, что все метания пигалика, который сначала бежал сломя голову, а потом сам явился на заимку, имеют единственную цель отвлечь его от брошенной без помощи в лесу возлюбленной.
— Вы мне не верите! — говорила Золотинка в лихорадке.
— Да что за разговор: верим — не верим! Не то, сударь, не то… позвольте все же называть вас сударь, — поморщился Обрюта. — Допустим, я верю, сударь. Но обстоятельства, увы, обстоятельства против вас. По правде говоря, нет ни единого свидетельства в вашу пользу.
— Ладно! Только для вас! Глядите! — Она выхватила из-под куртки хотенчик, и Юлий тотчас насторожился, глаза расширились.
— Чтобы вы знали, чтобы Юлий знал. Мне это важно, потому что мы должны быть вместе и ни в коем случае не друг против друга. Иначе зачем тогда всё? Это хотенчик, — бессвязно продолжала она, но слушатели, то есть Обрюта, как слушатель, и Юлий, как очевидец, иначе не скажешь, не ожидали от нее особой последовательности поступков и красоты слога. — Это хотенчик, — повторила она. — Он помог мне разыскать Юлия.
— Дальше, — мотнул головой Обрюта, отметая пустословие.
А Юлий зачарованно потянулся рукой, чтобы тронуть столь памятный ему предмет. В эту протянутую руку она и вложила свою надежду.
— Волшебная палочка, хотенчик. Она меня сюда привела. Увидим, куда хотенчик поведет Юлия, и тогда судите.
— Полагаю, что к вам, сударыня! — невольно поменяв сударя на сударыню, отступил Обрюта. Но сумрачное выражение лица вполне уравновешивало скромную уступку.
Юлий стиснул хотенчик. И первый раз, кажется, посмотрел на пигалика с настоящим желанием понять и постичь.
— Это я знаю, — сказал он. — Это волшебная палочка-водительница Золотинки. Но не та, что сейчас у нее в руках. Другая. Прежнюю она потеряла еще в горах. Откуда это у тебя?
— Не важно, не важно! — возразила Золотинка, словно Юлий мог ее понимать. — Это другой хотенчик. Я могу их и десять запустить, хотя надо расплачиваться. За каждое волшебство надо расплачиваться. Но не важно. Пусти его.
Юлий и без пигалика знал, что нужно пустить хотенчика. Угадывая значение опыта, он тревожно посмотрел на рогульку.
— По правде говоря, сударыня, — осторожно заметил Обрюта, — если уж выбирать из двух, я предпочитаю вас. Хотя ту, еще и не видел. Я вообще люблю малышей.
— О! — засмеялась Золотинка в лихорадке. — Хотенчика не проведешь красным платьем с галунами. Он выбирает душу.
Непонятно почему скривившись — как от горькой пилюли, — Юлий подкинул рогульку под потолок.
Обвиснув неряшливой привязью, хотенчик неуверенно закачался. Не выказывал он никакой резвости, не бросился стремглав к пигалику. И тут мелькнуло у Золотинки догадка, что трудно было иного и ожидать. Но прежде еще, чем успела она утвердиться в этом утешительном соображении, хотенчик, вяло вильнув, поплыл мимо онемевшего малыша.
И легонечко тюкнул в оконце.
