Не знаю, что тут смешного, только он расхохотался. Сел, а потом опять как вскочит.
— Дай-ка я сначала сниму эту нелепую одежду.
— Очень даже красивая одежда, — одернула я его, — и на диво тебе к лицу. Погоди, пусть Гэвин на тебя поглядит — то-то глаза вытаращит.
— Ох, слава Богу, — Том мой вздыхает облегченно, — значит, он жив. А я спрашивать боюсь — ты ведь ничего про него не сказала — вдруг, думаю…
— Или ты смотреть разучился? — говорю, а сама подаю ему сыр, овсяные лепешки и яблоки. — Вот же его палка, на виду стоит, и корзинка, значит, он плетет, я-то не умею.
Если бы Гэвина не было, все стало бы по-другому. Томас мог бы вообще вернуться к пустому дому…
— Мэг, — говорит он, — прости меня. Конечно, все было бы по-другому.
— За что простить-то? — отвечаю я сердито. Я не то, что Гэвин, зря ворчать не буду, только кому же понравится, коли его мысли читают. — Чем по пустякам прощения просить, ешь-ка лучше.
Он послушно начал резать яблоко. Изрезал тоненькими ломтиками, а есть не торопится.
Он, наверное, раньше меня услышал, что Гэвин идет. Плечи расправил, крошки с колен смахнул и вообще жевать перестал.
Гэвин идет себе, насвистывает «Не опоздай на свадьбу», это из старых песенок Тома, открывает дверь и мне кричит. А Тома он, значит, пока не видит, глаза у него со света еще не привыкли.
— Мэгги, ты же сама сколько раз говорила, что если одна дома, так запираться будешь.
— Так не одна я сегодня, — отвечаю, а Томас на нас обоих глазами так и зыркает.
— Кто у нас? — Гэвин поворачивается и замирает, как громом пораженный, а потом говорит тихо-тихо, словно какую зверушку в холмах выслеживает:
— Томас, это ты, паренек?
— Кому же еще быть, — Томас стоит, не шелохнется. Гэвина он всегда побаивался. Муженек мой меж тем поближе подбирается.
— Долгонько же тебя не было — набралось, поди, чего нам порассказать. Знаешь, что мы-то думали…
— Да, — голос у Тома напрягся, — знаю. Мэг мне рассказала. И за это тоже прошу прощения. Я непременно послал бы вам весточку, если б мог.
— Ну годы не слишком плохо с тобой обошлись, — Гэвин ворчит немножко, сердится, что Томас от рассказа увернулся. Не каждый день воскресают из мертвых; каждому интересно узнать, как это делается. Гэвин повесил плащ сушиться и сел к огню руки отогреть.
— Спасибо, — только и сказал Том и опять принялся за яблоко.
— Женщина, поди? — вроде как между прочим спрашивает Гэвин.
— Да. Женщина.
— Красивая, надо полагать?
— Очень.
— И богатая.
— Точно.
— Чего ж тогда ты от нее ушел?
— Мне домой хотелось, — тихо говорит Том.
— Домой, — повторил Гэвин и вроде помягчал малость. — Она, что же, чужая была?
— Гэвин, — перебила я его, — оставь мальчика в покое. Том, ты вроде хотел переодеться. Пойдем-ка. — Я вынула его вещи из сундука, сунула их ему и выпроводила за дверь.
Гэвин сидит, ему вслед смотрит.
— Так-так, — говорит. — Вот оно как, значит. Я принялась его уговаривать, быстро и тихо, чтобы Рифмач не слышал.
— Понимаю, миленький, тебе это против шерсти, только дай ему в себя прийти. Ты ж не хуже меня Томаса знаешь. Для него слова — и еда, и питье. Подождем, еще наслушаемся его рассказов.
— Да не в рассказах дело, — грустно отвечает мой Гэвин, — где он шлялся все это время, ты мне скажи?
— Гэвин, — сказала я, сжимая его руку, словно так будет больше веры моим словам, — он говорит, что был в Эльфийской Земле.
— Значит, его дама… — Гэвин задохнулся. И тут же подскочил на месте, даже испугал меня. Со стороны холмов донесся топот копыт. Этим летом в наших краях кое-кому стало мало своей земли, вот они и начали отнимать добро у соседей, нет чтоб своим хозяйством жить.
Мы подошли к двери и смотрели, как эта шайка идет по нашей земле. Том тоже вышел и ждал их, совершенно безоружный.
— Томас, — сказала я, и горло у меня перехватило, — иди-ка ты в дом. Этим людям закон не писан — пусть заберут, что им надо, и уходят.
— Заприте дверь, — говорит нам Том, — и ждите меня внутри.
Но мы остались стоять, где стояли, Гэвин только покрепче свою дубину перехватил.
Вожак осадил коня перед Рифмачом. Огромный такой верзила, средних лет с черной бородой, а за ним — десяток конных, и все вооружены.
— Это еще кто? — спрашивает. — Принц с холмов или герольд чей, а может, и вовсе поэт?
— И то, и другое, и третье, — спокойно так отвечает наш менестрель. — Горе тебе, Блэквел, ибо не пойдет награбленное тебе впрок, и ты умрешь прежде, чем увидишь Карлейль. Младший из сыновей твоих, что сидит сейчас на коленях у няньки, станет главой рода твоего, ибо только его сыновья обретут твое имя.
Вожак позеленел, что головка сыра.
— Тебе бы так, колдун подзаборный! Отвороти от меня свои проклятья.
— Поворачивай коня и поезжай своей дорогой, — говорит ему Томас. — По эту сторону реки ноги твоей больше не будет. Так говорят уста, не знающие лжи.
Вожак поднял руку в кожаной перчатке, вся ватага повернулась и начала подниматься на холм. Рифмач стоял и смотрел, пока они не скрылись с глаз.
Гэвина любопытство одолело, он страсть как чудеса любит, ну и спрашивает мой муженек:
— Чего ж ты нам сразу не сказал, что провидцем стал?
— Я не знал, — с радостным облегчением говорит Томас. — Блэквела я просто узнал, я его видел как-то раз в Роксбурге. Петух да и только!
— А остальное?..
— Остальное — правда. Он едет в Карлейль на какую-то встречу; да только конь его упадет и сбросит его раньше, чем он туда доберется.
— «Уста, не знающие лжи», — повторила я его собственные слова. — Ну да ладно! У тебя ведь, поди, дела в этих краях? Погостишь у нас?
— Я… я не знаю.
— Так мы тебе всегда рады, — гудит Гэвин. Том усмехнулся:
— Спасибо на добром слове.
— Пошли-ка в дом, — заворчала я на них. А ты, Томас, пошел бы переоделся, а то греха не оберешься.
Томас переоделся и стал совсем прежним Томасом. Я свернула его красивый наряд и прибрала на самое дно сундука.
Мы вдвоем занимались хлебами, и вдруг он проговорил:
— Хорошо! — и долго нюхал теплое тесто. — Ты не представляешь, как это хорошо — делать что-нибудь настоящее, когда рядом горит настоящий огонь, а вокруг — настоящие люди.
Время от времени он забывался и начинал напевать. Мы с Гэвином тут же настораживали уши, думая про себя: «Может, это музыка эльфов», да только каждый раз это оказывалось что-то знакомое. А он, заметив наше внимание, тут же замолкал. Только один раз послышалось что-то действительно новое — про девушку, которая переоделась мужчиной и стала слугой короля, и мотив был странный. Когда Том замолчал, Гэвин не выдержал.
