— Конечно! Конечно! — закивал Хуг. — Ты быстро всему научишься, благое дитя. Ты — среди братьев, мы тебя защитим от любого зла, от всей скверны мира убережём, стены крепки — а тебе надлежит лишь обратиться душой к Творцу Сущего, что спас тебя и привёл сюда. И всем будет великая радость, а в Святой Земле воцарится свет и добродетельность…
— Мы уже приготовили жильё для тебя, — задушевно сообщил настоятель Олеф. — Братия крепка в вере: все уверовали, что ты явишься в эти святые стены не сегодня, так завтра. Ждали тебя. И я даже распорядился не запирать пока трапезную, чтобы ты смог поесть с дороги…
— И Господь тебя привёл, — подытожил Хуг.
Они оба словно не видели Сэдрика. И Кирилла вдруг осенило.
— Я очень рад вас видеть в добром здравии, наставник Хуг, — сказал он. — Гектор вам верил, это ведь он хотел добраться до вашей обители… И рад с вами познакомиться, настоятель Олеф. Но ведь вы же понимаете, что я не могу остаться в монастыре навсегда, правда? Вы — божье братство, а я человек мирской. Не гожусь, вообще-то… и мне надо что-то делать с адом.
Оба монаха улыбнулись, как малышу, который не понимает простых вещей и капризничает.
— Конечно, благое дитя, — закивал Хуг, — конечно, надо что-то делать с адом. Вот за этим-то тебе и надо тут остаться, воин Божий. Чем же победить ад, как не молитвою? А уж твоей-то…
— Да, — подтвердил Олеф, и его лицо стало серьёзным. — Тебе опасно жить в миру, ты ведь и сам, верно, понимаешь. Те, Другие, шляются по нашей несчастной земле, как по преисподней — тебе надо избежать их грязных лап.
— Я же король, — напомнил Кирилл, ещё на что-то надеясь. — Вы ведь знаете, что я — король.
Хуг снова погладил его по щеке, глядя полными слёз умиления глазами.
— Конечно, благое дитя, конечно, Эральд. Но ты же знаешь, что на троне Святой Земли… исчадье… — прошептал он почти беззвучно. — Тебя мученический венец ждёт, если явишься в мир, предстанешь в столице, на люди…
— Продаст любая грешная душа, — кивнул Олеф. — Люди-то стали — волки ближнему своему…
Кирилл глубоко вдохнул.
— Послушайте, божьи люди, — сказал он. — Я очень вам благодарен за гостеприимство. Мы с вами поужинаем, если угостите, потом я поучусь у вас молитвам — а завтра уйду. В столицу. Потому что я — король, мне надо как-то изменить жизнь в миру. Ваши молитвы быстрее дойдут… ну, и я буду молиться вместе с вами — только в другом месте. Не в монастыре.
— Господь нам не простит, если с тобой случится беда, — сокрушённо сказал Хуг, и слеза всё-таки перелилась и скользнула по пергаментной щеке. — А я, старый грешник, не переживу, умру с горя…
— Нас Господь призвал тебя защищать, — в тоне Олефа вдруг появились твёрдые, чтоб не сказать — металлические нотки. — И мы защитим. Будет ли на то твоя воля — это уж иное дело. Порой людей и против их воли спасают — а спасённые лишь потом понимают, в чём их благо…
— То есть, вы решили меня запереть? — поразился Кирилл.
— Только ради твоего блага, — твёрдо сказал Олеф. Взгляд его сделалось непреклонным, как у полководца. — Ради победы над злом ты должен остаться в живых, благое дитя.
— В вашей обители что, есть нечего? — вдруг подал голос Сэдрик.
Хуг взглянул на него и опечалился ещё больше, а Олеф неприязненно сказал:
— Тебя тут терпят — и молчи, отродье.
— Звучит не слишком благостно, — сказал Кирилл. — А, между тем, Сэдрик — мой друг.
— Ради тебя и твоих слов, благое дитя, его и впустили в обитель, — сказал Олеф. — Но — ты знаешь, с кем связался? Проклятая тварь с адовым клеймом, осквернитель могил, богохульник и богоотступник, мужеложец, одержимый противоестественными страстями — что ему делать рядом с тобой, белый государь?
— Могил Сэдрик при мне не осквернял, Бога не хулил, в противоестественных страстях не замечен, — улыбнулся Кирилл примирительно. — И разве не ваше дело исправлять и прощать грешников?
— Грешников надо отличать от прирождённой нечисти, — печально сказал Хуг. — Тут ничего исправить нельзя, погибшая душа. И тебя погубит, Эральд. Оставь его и всё мирское, Господь с ними — подумай о твоей цели, о…
— О благодати в вашей обители, — сказал Сэдрик. — Что, думаете, он не понимает? Он — находка для вас, да, божьи люди? Вы его постричься заставьте — и порядочек: вся ваша шайка будет на золоте жрать, на золоте спать и гадить тоже на золото…
Хуг отшатнулся, а Олеф потемнел лицом и сделал к Сэдрику угрожающий шаг.
— Неужели драться собрался, монах? — насмешливо спросил Сэдрик.
— Язык тебе на том свете вырвут, отродье, — прошипел Олеф в ярости, которую не мог скрыть. — А лучше бы — на этом!
— Но это правда, — констатировал Кирилл. — То, что говорит Сэдрик — правда. Вы печётесь о благе обители, а что будет со страной — вам, в общем, всё равно. Так?
— Мы печёмся о тебе! — скорбно возразил Хуг, а Олеф уже вовсе не елейным тоном сообщил:
— Ты ведь понимаешь, благое дитя, что мы спасём твою душу и твоё тело, даже если ты по юношеской наивности вздумаешь возражать. А грязную тварь, которой никак не место рядом с тобой, ждёт костёр — и это совершенно справедливо.
— Вот интересно, — вдруг осенило Кирилла, — а кому, в действительности, вы молитесь, божьи люди? И кто это организовал видение отцу Хугу? Точно Господь?
Хуг взглянул на него страдающими глазами, глубоко оскорблённый в лучших чувствах. Олеф хлопнул в ладоши. За дверью, ведущей куда-то вглубь верхнего этажа, послышался шорох, шорохи раздались и из-за двери, ведущей на лестницу. И тут Сэдрик шагнул вперёд, протягивая к Олефу здоровую руку.
Он сжимал в кулаке рукоять обсидианового ножа. Полупрозрачное лезвие помутнело от крови.
Монахи шарахнулись назад.
— Понимаете, да, святые братцы? — спросил Сэдрик громко, весело и зло. — Я ведь не только поднять, я и уложить могу. Всю вашу поганую обитель.
Наступила гробовая тишина; стало слышно, как монахи тяжело дышат — и как кто-то испуганно пыхтит из темноты.
— Не сможешь, — пробормотал Хуг. — Сии святые стены…
— Смерть, сестрёнка, — хихикнул Сэдрик — и вдруг выдал изменившимся голосом, нараспев. — Открой! Открой путь!
Его кровь высветила лезвие ножа тёмным багровым светом. Ледяной ветер, ударивший ниоткуда, взметнул огоньки свечей, но не погасил — они вспыхнули высоким зеленовато-синим пламенем.
Монахи в ужасе уставились на канделябр, цепляясь за амулеты.
— Гнилая обитель, — бросил Сэдрик. — И молитесь не тем, король прав, а я ещё там, у входа сказал. Пошли, государь, тебе тут делать нечего.
— Спасибо, Сэдрик, — сказал Кирилл. — Прости, что не стал тебя слушать там, в часовне.
