Нет романтики в блевании боцмана, но жизнь не всегда масло и сметана, плавают в молоке и островки с блюющими боцманами.
Ах! Пропала я, за грош пропала, как лиса без хвоста!» – всплеснула белыми руками – веслами, красивые руки, сильные, я представил, как они за сиську коровы тянут, и не только за сиську и не только коровы.
Не дослушал я, почему пропала коровница, а заткнул ей рот банкой с олифой – преотличный кляп, сочный, садо-мазохисткий.
Присмирела белой березонькой под топором лесника, ножками сучит, руками приглашает к любви; извлекла из-под ягодиц полураздавленный финик и мне протягивает взятку.
Финик я принял с благодарностью, даже увидел в натурщице светлейшего князя Потёмкина.
Кляп вытащил; и молчит натурщица, улыбается зазывно, но не словоблудит, как я руками блужу. – Муж мой поучал и другими примерами из жизни натурщиц, укорял меня за отсутствие растительности на ягодицах – модно, когда попа шерстяная; вскинулся вшой поднарной и закричал: — Извлеки из себя спираль, я вижу её конец – из уха торчит немым укором физикам и их термопарам.
Ребенка сейчас сделаем, а то потом времени на ерунду не найдем».
«А ты покрасишь меня в зеленый цвет Мира? – я ластилась к художнику, надеялась, что много денег заработает, меня наградит. – Креплюсь ниже пояса, а восторг румянцем на щеки выходит.
Поцелуй влажный след от моей ноги на полу – счастье придет к тебе в форме сатира с рогами, копытами и хвостом!»
Сделал мне или нам – он, или другой — ребенка, да толковать о ребенке нет времени – второй подошёл; книжки муж не читает, но ужасно жалеет старых кляч, которых на бойню, как на парад Победы, везут.
Кляча упирается, даже ложечку с чаем ей не поднесут, а барышни лошадей откупают, выпускают в луга, на вольные хлеба и к диким, потому что – серые, волкам.
Слеза у дитяти по откормленной щеке катится, врёт сам себе, а батенька его, муж мой — художник — усмехается, успокаивает визирей на диване – с дружеским визитом на наши заводы часто визири прилетают, присматривают продукцию и невест со звериной родословной.
Один визирь ко мне сватался – в парчовом халате, расшитом золотом, в красных туфлях, а на голове – невообразимое полотенце аквариумное; нальют водки в полотенце — не заметишь.
Я визирю отказала в женитьбе, потому что мужняя жена, но с отвращением взошла на ложе любви – проворно отлюбила инопланетянина, а он мне за проказы отсыпал леденцов в шляпку.
Премиленькая у меня шляпка – в неё не только леденцы, но и суп часто наливают, свинину бросаю с луком, когда по пирушкам продукты подбираю, как на гибели Помпеи.
Ладно жили с моим муженьком (плевок в сторону синеющего художника), да сошел он с рельс денег, на моей шее повис змеей лианной, деньги на краски и натурщиц клянчит, а раньше – мне золотые дукаты в пупок кидал; попадёт – я его!
Пни рисует, а толку от пней, как от звезд под водой.
Я сначала думала, что по тайным свиданиям к мужчинам или к животным бегает – простительно, если муж зарабатывает и уподобляется Центробанку.
Официальных своих любовников и любовниц мы не скрываем друг от дружки – положено, чтобы открытая душа и информация в семье, иначе семья засохнет пирогом на подошве.
Но тайные – измена, и имя ей – темнота!
Вместо шашлыка обещаниями стал кормить меня и детей; детишек я в деревню спровадила на щи из крапивы и дальше от соблазнов городских, встали на ноги – пусть воруют, или перышком нервы купцов щекочут, как фазан ублажает мать всех городов.
Проследила я за мужем; думала, что поймаю его – с собой трёх свидетелей взяла, и при свидетелях розгами по ягодицам накажу за своеволие – не школяр, но ведет себя, словно недееспособный.
За мужем мы в лес тайно прокрались, глядь, а его девушка поджидает на пеньке: ладная, с косой ниже пояса, груди – денег и колбасы не надо, одним видом насытишь тысячу голодных крестьян.
Нагая сидит на пне, мужа моего разглядывает, натурщица с полной эпиляцией по всему телу, словно купалась в серной кислоте.
Обличители, что со мной шли – потускнели старыми чайниками, не интересно, обыденно, когда мужчина тайно пробирается по кустам и болоту к голой любовнице.
Если бы – ведьма, или коммивояжёр с другой планеты – интрига, а – женщина нет в нас тайны, всё на виду, как в кастрюле суп.
Натурщица из молодых, волнительных, робеет, ногой по пеньку стучит, глазками зыркает на моего мужа, ждёт, когда он разденется, да сзади зайдет – так у художников принято, чтобы всенепременно сзади, а натурщица не видела его испуганные глаза и пот на лбу.
Муж мой о красоте природы щебечет, мольберт устанавливает, говорит, что девушке не зазорно голой под дождём бегать, а на пне – так руки на себя вовсе не следует накладывать, потому что на пне не утонешь, как в «Титанике».
Развернул газетку и угощает натурщицу – лук, селедка, черный хлеб, водка; подлец; из дома ворует, натурщицам носит, лучше бы свинью откармливал – больше пользы.
Натурщица повеселела, откушала, а затем сползла с пня, прилегла на травку изумрудную, да глаза закрыла – ждёт положенного акта любви, – иное в её очаровательную чесночную головку со следами бандитских кастетов – не приходит.
Не дождалась, разомлела от водки – слыхано ли дело, литр выпила под слабую закуску, да водка моя – паленая, крепкая, дубовая, на желудях и свиных рылах настояна.
Заснула, храпит, ножкой во сне дергает, словно в футбол человеческой головой играет.
Муженёк мой быстренько краски выдавил на палитру, под нос бормочет (а я и обвинители свидетели ждём, что он из девИцы кишки выпустит, на органы разберет, или иное непотребное сотворит, превратит в картофелину с глазами), диалог с собой ведет, словно узник ополоумевший.
«Человек я рассудительный, не беспокойтесь, милостивый государь, пень выйдет пнем!»
«Пень-пнём! Лучше не случается даже в отдаленных лесничествах, где девушки пни выкорчевывают, а в ямках от пней розы высаживают, как ботинки!»
«Да что вы говорите, эстет!
Разве найдется человеческая душа, что поднимет руку на самое ценное, что выработало человечество – пень?»
«Больше вам скажу, не утаю, горчицей меня посыпьте, но - браво, брависсимо, и пнеубийцы находятся в разных секторах Галактики.
Измываются над пнями, выжигают их, выкорчевывают, а затем с бессмысленным уважением пожимают друг другу руки, вытирают носы и называют себя бедовыми лесниками».
Муж дорисовал пень – споро получилось, быстро, как наша любовь под лодкой.
Пробовали на природе, пересилили страх, даже прогнали пирующих рыбаков на маёвке; я глаза прикрыла, ощущала себя морской черепахой, а муж головой о днище лодки ударился, и говорит – всё, сделали мы любовь, пусть – быструю, не буйную, как стадо коров, но краткость – сестра револьвера.
