Ссориться Охвен не хотел.
— Здравствуйте, — сказал он.
Никто не ответил. Вежливые люди. К таким по-хорошему обращаться нельзя.
— Чего, уроды, языки в зад запихали? — спросил он доброжелательно, не меняя интонации.
Те поняли, хоть Охвен и отчаянно коверкал слова, и начали удивленно переглядываться. Большей частью, они смотрели на одного, самого огромного с наглым выражением лица.
«Главарь, не иначе, — подумал Охвен. — Еще один Рагнир». Пока пауза затягивалась, он обратился к этому главарю:
— Ну-ка, отведи меня к старосте. Поживее.
— Зачем? — вскинулся вдруг самый маленький, ростом с Охвена.
— С ним буду говорить. Вас это не касается.
— Не касается, говоришь? — спросил главарь густым басом. Если таким голосом, да у реки крикнуть — вся рыба кверху пузами поплывет. — Ну, тогда сам и ищи.
Он повернул в сторону, приятели пошли следом. Охвен невольно облегченно выдохнул. Когда же он увидел, что к нему приближается немолодой крепкий одноглазый мужчина, то понял, что причина ухода парней была вовсе не в том, что им наскучило общаться с незнакомцем. А те лениво удалялись, иногда бросая назад, на Охвена многозначительные взгляды. Наверно, главарь в это время проговорил сквозь зубы: «Еще увидимся!» Или что-нибудь в этом роде.
— Кто таков? И по какой надобности? — задал вопрос мужчина, подойдя поближе.
— Здравствуйте! — сказал Охвен.
— Здорово, коль не шутишь, — кивнул тот в ответ.
Потом Охвен, помогая себе руками, объяснял, кто он такой, и что ему надобно. Руками он не рукоприкладствовал, а всего лишь рисовал в воздухе перед серьезным глазом незнакомца, оказавшимся все-таки старостой, замысловатые фигуры, которые, если смотреть со стороны, можно было легко принять за описание фигуры девушки. На самом деле он обрисовывал свой будущий маленький дом, в котором намеревался скоротать зимнее время.
К вечеру у Охвена уже был материал в виде крепких сосновых бревен, место на самом отшибе, даже за традиционно отстоящей от всех домов избушкой кузнеца, а также какие-то продукты. Зато не было у него в кожаном кошельке значительного количества заработанных у Торна денег.
Сидя вечером у костра, где и собирался ночевать, он прикинул, что нажитого богатства на зиму не хватит: ведь надо было еще как-то обзаводиться зимней одеждой. Глядя остановившимся взглядом на угли костра, ему стало так жалко себя, что навернулись предательские слезы. Или, быть может, просто ветром бросило дым в лицо? Где-то за тридевять земель вздыхают по пропавшему сыну матушка с отцом и вновь забываются в повседневных заботах. Смахивают слезинки сестры, вспоминая сгинувшего брата, а потом бегут к подружкам на веселые посиделки. Спит пьяный Рог, Торн милуется со своей малышкой, и нет им дела до него. Охвен отвернулся от огня, чтобы никто не видел, даже пламя, и заплакал. Плечи его ходили ходуном, но неожиданно стало легче.
Прокричала в далеких кустах безумная ночная птица, со стороны деревни раздался и сразу же умолк смех, принесенный ветром. Охвен устроил стену огня и, по-мальчишески всхлипнув, заснул.
Пока не наступили осенние затяжные дожди, Охвен трудился топором. До этого он никогда в жизни не ставил дома, даже такие маленькие, как этот. По большей части избушка получилась весьма похожей на тот сарай, где ему довелось зимовать год назад. Крыша, сделанная в один накат, получилась весьма кривоватой. Но причина была не в стропилах, а в дранке, которую Охвен решил использовать, чтобы венчать свою хижину. Дранку тоже пришлось изготавливать собственноручно, попросив у кузнеца специальный нож, похожий на короткую двуручную пилу без зубьев. Кузнец отказался от денег, только хмыкнул, чтобы Охвен не забыл инструмент вернуть, когда станет не нужен.
Целый день Охвен стругал этим ножом с бревна широкие плоские щепки — дранку. Еще день ушел на то, чтобы делать маленькие, с полпальца длиной, осиновые колышки. Ими он крепил щепки снизу вверх, вбивая их в стропила. Самый верхний ряд ложил уже под дождем. Закончив, быстро забрался внутрь и убедился, что дождь не может играть в капель, забрызгивая маленькую темную комнатку и хранящуюся в ней кучу мха, что набрал в самом начале строительства. Мох за это время обсох настолько, что можно было им конопатить все щели.
Когда Охвен собирал в ручье камни, чтобы сложить из них очаг, к нему пришел кузнец. Он лишь поздоровался, больше не произнес ни слова, только смотрел на плоды трудов. Потом покачал то ли одобрительно, то ли с сочувствием головой и ушел. За все время строительства к Охвену больше никто не заходил, даже жителям деревни было нелюбопытно узнать, чем же занимается их новый земляк.
А он в это время вытаскивал из ледяной воды ручья подходящие по размеру камни, пробовал их на язык, и складывал в кучу. Еще совсем маленьким, когда жива была бабушка, он наблюдал, как к ней приносили речные камни, чтобы та сказала, годятся ли они для пара и огня, не дадут ли убийственный угар. Бабушка подносила ко рту каждый камушек, потом давала ответ.
— Бабушка, а зачем ты каждый камень целуешь? — спросил он тогда.
— Это я его на вкус пробую, — засмеялась та в ответ.
— Зачем?
— Если камень сладкий или соленый, горький или терпкий — значит, он не подходит. А ежели безвкусный, как вода — тогда годится в самый раз.
Теперь Охвен пытался понять, чем же отдают булыжники. Но только один отшвырнул обратно: ему показалось, что он горчит.
Чтобы найти голубую глину, годную для воздействия огня, он решил сходить спросить у кузнеца. Тот наверняка должен был знать, раз живет здесь долгие годы. Охвен предполагал, что сосед мог ничего не рассказать. Что ж, тогда ничего другого не оставалось, как спрашивать лопату и идти самому искать.
Но кузнец, на удивление, встретил радушно. Предложил рукой зайти в кузню и присесть на скамью. Сам в это время достал с огня горячий душистый отвар и налил Охвену целую чашу. Пить обжигающее питие из малины и еще чего-то там было очень приятно. Вдвойне приятно, потому что можно было закусывать ароматным настоящим хлебом, будто бы только из печи.
— Как жить-то дальше думаешь? — наконец, спросил кузнец.
— Сам по себе, — просто ответил Охвен.
— Ну-ну.
— Да мне только до тепла переждать. Потом уйду.
— Куда?
Охвен отставил полупустую чашу и вздохнул:
— Домой.
Про глину кузнец рассказал, лопату дал опять же бесплатно. На прощанье раскрасневшийся от горячего питья карел вдруг произнес:
— Можно ли когда-нибудь зайти к тебе? Помочь в ремесле, дров наколоть там, или меха подуть?
— Отчего же нельзя? — поднялся на ноги кузнец. — Приходи. Всегда буду рад. Я — Бьорн.
