Блестящие черные волосы Хаману заплясали от жары. Он сказал слово; в то же мгновение языки пламени замерли в воздухе. Волосы опять опустились на шею; его иллюзия поддерживалась сама собой, без помощи мысли. Через несколько мгновений издалека донеслись плач и вопли, кто-то рыдал очень далеко от кабинета. Пламя мигнуло, погасло и Хаману опять помешал ковшом в котле.
— Ты зло, Ману.
— Это ты так говоришь.
— Да, я так говорю. А ты слышишь меня?
— Я слышу. Ты, в свое время, не делал ничего другого.
— Я не волшебник, — негодующе воскликнул тролль.
— Только благодаря случайному стечению обстоятельств. Раджаат сделал тебя раньше, чем он сделал меня.
— Что б он был проклят! Не мы начали Очистительную Войну.
— И не я. Я только закончил ее. А разве ты закончил бы ее по-другому? Разве ты смог бы остановить свою армию, пока был жив хотя бы один мужчина, женшина или человеческий ребенок? Разве ты смог бы остановить сам себя?
В воздухе повисла тишина.
Над кипящим в котле варевом появился радужный пузырь. Он быстро раширился, потом вырос в высоту: ядовитый радужный пузырь высотой в человека. Потом пузырь лопнул, окутав Хаману неприятно пахнувшим туманом. Шелк его иллюзорной рубашки завял, открывая черную драконью плоть его настоящей формы. Сдавленный смешок пришел из угла кабинета, потом иллюзия восстановилась.
Хаману опять взял в руку ковш, сделанный из кости иникса, сделал им круг, постукивая по краям котла, потом бросил его в жидкость. Предпоследний компонент на месте. Над котлом, не касаясь его, повисла синяя полусфера, ядовитая и живая. Потирая человеческими пальцами человеческий подбородок Хаману изучал ее поблескивающие синие искорки, скрывая очень человеческую хмурую усмешку.
Похоже, все в порядке. Поднявшееся варево, мерцающий свет, еще не выветрившийся запах — все, как он рассчитывал и как предсказали его вычисления. Но любые предсказания могут быть ошибочны, катастрофически ошибочны, если заклинание пойдет вразнос.
Раджаат, создатель как волшебства, так и Доблестных Воинов, написал грамматику заклинаний еще в своей собственной молодости, задолго до того, как начались Очистительные Войны. С того времени мало что было добавлено к волшебным книгам, да и то вписано кровью: предупреждения тем, кто пытался повторить эксперимент и неудачно. Заклинание невидимости, которое придумал Хаману, было опасно и непроверено. Оно существовало только в его воображении. Скорее всего он выживет даже в случае ошибки, но как раз сейчас просто выжить было недостаточно.
Все еще хмурясь Хаману отошел от стола. Он остановился около кучи вещей, ничем не отличающейся от других, и зацокал языком. Прежде, чем Виндривер успел сказать что-нибудь ядовитое, из кучи высунулась голова ящерицы. Встав на колени Хаману взял ее в руку.
Ящерица, критик, была большой и старой, для своего рода. Ее когда-то блестящие много-красочные чешуйки выцвели, превратились в еле заметные, слегка окрашенные полоски. Ее движения были медленны и осторожны, тем не менее она без колебания приняла палец Хаману и взобралась через его ладонь на предплечье. Ее ноги скрылись из вида, так как она обвила ими настоящую плоть Халану, внутри иллюзии.
— Ты удивляешь меня, — пробормотал Виндривер из угла.
Хаману дал возможность замечанию тролля упасть в пустоту, хотя он, тоже, был поражен, услышав что-то похожие на восхищение в голосе своего старого врага. Он был зло и принимал это. Тысячи раз тысячи судов выносили приговоры Льву из Урка. Он сделал тысячи ужасных дел, потому что они были необходимы. Он сделал намного больше, потому что ему было скучно, требовалось развлечение и надо было отдохнуть. Но его зло было такой же иллюзией, как его человеческая личина.
Король-Лев не мог сказать, что видит ящерица своими глазами. Ее сознание было слишком мало, слишком отлично от него, чтобы он мог войти в него. Ученые считали — и доказали — что критики не живут в домах, где живет зло. Они выбирали смерть, если ворота такого дома закрывались за ними, не давая им выйти. Из доказательств ученых, сделав маленьких шаг, следовало, что критики не выносят присутствие зла рядом с собой, и, естественно, что критики и Лев из Урика вместе быть не могут, никак.
Тем не менее во дворце никогда не было недостатка в этих обычно одиноких созданиях. Только для них в каждой комнате стояли мелкие тарелки лучшего меда — и даже здесь, среди ядовитых компонентов заклинаний, или на крыше, под неиспользуемой кроватью Хаману.
С критиком вокруг предплечья Хаману вернулся к рабочему столу, сунул пальцы в тонкую изящную тарелку и предложил рокошный ужин своему компаньону. Темный язык мелькнул, пробуя подарок, затем мельнул второй раз, после которого мед исчез. Широкий зевок обнажил беззубые десны ящерицы, потом усыпанный крапинками подбородок опять устроился на предплечье Короля-Льва, греясь в волнах тепла, идущих от неестественного тела.
Согнув палец, Хаману осторожно провел им по треугольному черепу критика и его узким бокам. Склонившись над ним, он прошептал только одно слово: «Раджаат», и добровольно открыл свое сознание ящерице, как многие совершенно недобровольно открывали свои сознания ему.
Критик поднял свою голову, мелькнул язык — как если бы мысли были сладким медом, разлитым в воздухе. Медленно он напряг свои ноги, повернулся, и пополз к ладони Хаману, которая висела над голубой полусферой, накрывавшей мерцающий котел.
Тень пала на руку Хаману. — Это не необходимо, Ману.
— Зло не заботится о необходимости, — оборвал его Хаману. — Зло служит делу, так как добро этого не умеет. — Его самого удивила горечь, прозвучавшая в этих словах. Он думал, что его больше не волнует, что думают о нем другие но оказалось, что и это иллюзия. — Оставь меня, Виндривер.
— Я вернусь в Ур Дракс, О Могучий Хозяин. Там нет ничего, что бы ты мог узнать сверх того, что узнал я — и без малейшего риска.
— Иди куда хочешь, Виндривер, но иди.
Критик прыгнул в котел. На мгновение кабинет погрузилась в полную темноту. Когда свет вернулся, он шел только из жаровни. Поверхность варева была атласно-гладкая; как тролль, так и критик исчезли.
С сомнениями и опасениями, которых он обычно не ощущал, Хаману поднял котел. Затем он опустил его внутрь окованного железом сундука, на поверхности которого были вырезана слова из языка, который был забыт задолго до того, как родился Раджаат. Потом Хаману запер сундук с сине-зеленой магией внутри и, чувствуя каждый из тысячи прожитых лет, уселся перед чернильным камнем и пустым листом пергамента.
