Гилджон оставил Четыре-ноги привязанным к ближайшему столбу толстым буксирным тросом, с помощью которого повозка — а иногда и другие путешественники — выбирались из глубокой грязи. Он вернулся к повозке, выглядя еще более бедным человеком, несмотря на дополнительное серебро в кармане.
Садовник и его сын подошли к воротам, чтобы выкатить тележку, но священник, похоже, не собирался ждать:
— Знаешь, Гилджон, как сломать человека? Конечно же, знаешь — Скифроул сломал тебя некоторое время назад, не так ли?
Гилджон ничего не сказал, только наклонился, чтобы толкнуть повозку, но прежде чем его плечо уперлось в ее край, он протянул руку и коснулся пустой глазницы левого глаза.
Дождь шумел вокруг них, капая с носа Гессы, стекая по прутьям клетки.
— Сломать мужчину или мальчика легче всего, сломав то, что они любят. А еще лучше, если он их тоже любит. — Они не обратили внимания на слова священника, но повернулись, услышав удар дерева о плоть и испуганный крик мула. Священник снова поднял свой посох и, когда Гесса оглянулась, держал его обеими руками за конец, перекинув через плечо.
— Нет! — Маркус рванулся вперед, но стражник схватил его за руку.
Священник снова замахнулся изо всех сил и обрушил посох на спину Четыре-ноги. Мул, уже напрягшийся, бросился на веревку, крича от удивления и боли. Священник бил снова и снова, и Четыре-ноги натянул веревку, вытаращив дикие глаза. Маркус кричал, пытаясь освободиться, но за треском каждого удара и громким отчаянием Четыре-ноги Гесса не могла разобрать слов.
— Вы не... — Гилджон остановился, поднял руку и голос, и тут же дал им упасть. Дождевая вода стекала из глазницы вместо слез, которые должны были там быть. — Вы не... Тащить, это все, что он знает... Он думает, что вы хотите... — Гилджон покачал головой, опустив лицо, чтобы скрыть свои эмоции.
— Остановите его, — взмолилась Гесса, но Гилджон, коренастый садовник, и его тощий сын, все отвернулись, каждый из них был сломан каким-то образом, а Гесса, даже с ее бесполезной ногой, нет.
Посох проливал свой собственный дождь ударов, густых и тяжелых, в равномерном, а не в бешеном темпе. Священник, тяжело дыша, отмечал каждый удар словом:
— Ты. Укусил. Меня. Ты. Мерзкое. Животное.
Четыре-ноги, с потемневшей от крови шерстью на спине и боках, навалился всем весом на веревку, привязанную к неподвижному столбу, теперь уже не ревя, а отчаянно дыша через морду, густо покрытую алой пеной.
Гилджон и садовник толкали тележку. Мальчик отодвинул засов на воротах. Всем им нужно быть подальше оттуда.
Гесса, сидевшая в клетке и парализованная горем, обнаружила, что не может ни дышать, ни двигаться. У нее болела грудь. Ее лицо исказила такая яростная гримаса, что стало больно. Жестокость священника проникла внутрь и исказила что-то жизненно важное, доведя его до предела, превратив в сопли и слезы. Сквозь полуслепые глаза она видела, как Четыре-ноги напрягся, настолько сильно, что мог разорвать свое сердце, ничего не понимая под ударами, зная только то, чему научила его простая жизнь: тянуть.
С животным криком Маркус вцепился зубами в костяшки пальцев гвардейца. Промокший под дождем, он стал скользким. Мужчина с проклятиями отдернул руку, и Маркус освободился. Он побежал, но не к священнику, а к Четыре-ноги, обхватил руками шею мула и прижал лицо к его уху. Следующий удар священника пришелся Маркусу в бедро, не такой яростный, как для Четыре-ноги, но громкий, сильный и мучительный. И все же Маркус остался на месте.
Гесса не видела этого, не слышала и не почувствовала — но внутри, в самой ее сердцевине, она знал, что в это мгновение Маркус нашел край своей силы. Было ли это слово, прошептанное на ухо Четыре-ноги, или что-то такое, невидимое, что текло между ними, Гесса не могла сказать. Но она увидела, как Четыре-ноги поднял голову и не дрогнул, когда следующий взмах посоха сломал еще несколько ребер. Мул фыркнул — так он фыркнул бы, увидев свежий луг с высокой травой или восхитительные заросли целембины, — и снова потянул…
Колонна сдвинулась. Толстая масса камня — пятнадцать футов высотой и шире человека — рванулась вперед. Смоченная проливным дождем, терракотовая черепица стекла с крыши красным водопадом. Священник упал на землю, заваленный черепицей. Через один удар сердца веревка оборвалась, и Четыре-ноги мягко рухнул, поджав под себя ноги. Маркус упал вслед за ним. Мул сделал еще один судорожный вдох. И умер.
Сцена сузилась. Потом сузилась снова. Ворота священника закрылись за повозкой.
— Нет! Нет! — закричала Гесса, но руки продолжали держать ее, пока она боролась. — Нет! — Она открыла глаза. Гесса склонилась над ней, лунный свет ярко освещал со спины. — Гесса? — И Нона снова узнала себя. — Я думала... Я была тобой. — Она протянула руку, и они обнялись, как тогда, в клетке Гилджона, плача вместе, как будто слезы могли каким-то образом смыть боль.
Глава 12
— Тогда расскажи нам. — Клера отложила вилку и многозначительно уставилась на Джулу.
— Что? — Джула снова набила рот хлебом. — Вуфф?
— Ты знаешь, — сказала Рули.
— Ее историю. — Клера слегка наклонила голову в сторону дальнего конца Красного стола. Все четверо сгрудились в одном конце, Арабелла держала двор на другом, ее группа была больше.
— Ара говорит...
— Ара? Кто такая Ара? — Лицо Клеры посуровело.
— Арабелла, — ответила Джула. — Все зовут ее Ара. И ты это знаешь.
— Ее подруги зовут.
Джула пожала плечами:
— С ней все в порядке. Она не виновата, что родилась такой богатой. В любом случае, вы хотите услышать ее историю или нет?
Клера постучала по своей тарелке:
— Давай.
— Ну... — Джула огляделась, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Ну... священники уже много лет твердят об Аргате, верно? Но в последние несколько месяцев они действительно возбудились и стали посылать асессоров в провинции, даже в дикие города вдоль границы.
— Аргата? — Нона сгорбилась, ожидая, что ей скажут, какая она дура.
— Старое пророчество, — быстро сказала Рули. — Его сделала Святая Ведьма по имени Сестра Аргата, когда первый император отобрал Ковчег у сармарианцев. Там сказано, что Ковчег откроется, когда четыре племени потребуют этого в один голос.
— Разве нельзя взять герант, хунска, марджал и квантал, чтобы это сделать? — спросила Нона.
— Точно! Именно это я и сказала. — Джула кивнула. — Но они пытались сделать это много лет назад, и это не сработало. Поэтому с тех пор священники говорят, что «один голос» означает одного человека, демонстрирующего все четыре крови.
— Все знают, это просто театр, чтобы отвлечь людей от грядущей войны, — сказала Клера. — Каждый раз, когда наступает кризис и император хочет заткнуть рот несогласным, внезапно раздается громкий крик о поисках Избранного. Так говорит мой отец... — Она замолчала, уставившись в стол.
— Значит... настоятельница думает, что Арабелла покажет нам обе магические крови? — спросила Нона.
— Сковородка, похоже, уверена, что она квантал, и больше, чем прикосновение, — сказала Джула. — Прикосновение не в счет. Ты можешь иметь прикосновение ко всем четырем, и никто даже бровью не поведет. Сестра Чайник — хунска-прайм с прикосновением марджала, и никто не называет ее Избранной.
— Она с прикосновением? — спросила Нона. — Откуда ты знаешь?
— Чайник умеет плести тени. Это самый простой трюк марджал, и даже прикосновения могут делать это рядом с корабль-сердцем.
— Неужели настоятельница думает, что Арабелла продемонстрирует и герант? — Нона нахмурилась. Арабелла была далеко не самой высокой в классе. — Если только ей не шесть лет и никто мне этого не сказал, она — не герант.
— Ей скоро одиннадцать, — сказала Джула. — Но иногда герант не проявляется, пока ты не вырастешь — ты просто начинаешь расти без остановки... Во всяком случае... — Она сложила руки вместе, словно пытаясь вернуть разговор в нужное русло. — Во всяком случае, семья Ары видела, как быстро она двигалась и при этом не выглядела хунской; это их встревожило. Поэтому отец взял ее с собой в Академию.
