Это прозвучало более резко, чем хотела Насуада, но сердце ее уже бешено колотилось, а кожа обрела какую-то сверхъестественную чувствительность, и даже мягкое полотно, из которого была сшита ее нижняя рубашка, показалось ей грубым, как парусина. В данную минуту ей было не до вежливости. Единственное, что имело сейчас для нее значение, — это грядущая ордалия, и она полностью сосредоточилась на мыслях о ней. Насуада терпеливо ждала, пока Фарика расстегивала и развязывала застежки у нее на спине, а потом, когда лиф наконец стал достаточно свободен, Насуада подняла руки и вытащила их из рукавов. Прелестное пышное платье облаком упало к ее ногам, и она осталась в одной лишь белоснежной нижней сорочке, с трудом сдерживая дрожь, когда четверо темнокожих воинов так и уставились на нее. Под их жадными взглядами Насуада чувствовала себя чрезвычайно уязвимой. Стараясь не смотреть в их сторону, она шагнула вперед, переступив через лежавшее на полу платье, и Фарика поскорее подхватила его, чтобы не испачкать.
Стоявший напротив Насуады Фадавар был по-прежнему занят тем, что стаскивал с запястий свои браслеты. Покончив с этим и засучив рукава роскошно вышитой рубахи, он снял с головы массивную корону и вручил одному из своих спутников.
Дальнейшие действия обоих, впрочем, были приостановлены звуками голосов снаружи. Под полог протиснулся гонец — Насуада вспомнила, что этого юношу зовут Джарша, — который провозгласил, стараясь смотреть не на раздетую Насуаду, а в потолок:
— Оррин, правитель Сурды, варден Джормундур, Триана из Дю Врангр Гата, а также Наако и Рамусева из племени инапашунна!
Затем Джарша отступил в сторонку, давая пройти тем, кого только что перечислил. Первым вошел Оррин, который сразу увидел Фадавара и приветствовал его следующими словами:
— А, великий воитель! Никак не ожидал тебя здесь увидеть! Надеюсь, ты и… — И на молодом лице Оррина явственно отразилось глубочайшее изумление, когда он, наконец, заметил полуодетую Насуаду: — Что это, Насуада? Что все это значит?
— И я бы тоже хотел это узнать! — прогремел Джормундур, сжимая рукоять меча и гневно сверкая глазами в сторону каждого, кто осмеливался бросить на Насуаду слишком нескромный взгляд.
— Я призвала вас сюда, — сказала она спокойно, — дабы вы стали свидетелями Испытания Длинных Ножей, которое мы с Фадаваром намерены пройти. А вы впоследствии сможете в точности сообщить всем, как было дело. Любому, кто об этом спросит.
Оба седовласых представителя кочевого племени инапашунна, Наако и Рамусева, казались чрезвычайно встревоженными словами Насуады; тесно прижавшись друг к другу, они принялись о чем-то шептаться. Трианна лишь скрестила руки на груди — на одном запястье, как всегда, посверкивал браслет в виде извивающейся змейки, — но более ничем не выдала своих истинных чувств. Джормундур выругался и сказал:
— Ты что, разума лишилась, госпожа моя? Это же сущее безумие! Ты не можешь…
— Могу. И буду.
— Госпожа моя, если ты это сделаешь, я…
— Я вижу твою обеспокоенность, однако же решение мое окончательно. И я запрещаю кому бы то ни было вмешиваться. — Она не сомневалась, что Джормундур просто мечтает нарушить ее запрет, но ему мешает самая главная его черта: верность присяге.
— Но, Насуада, — начал король Оррин, — эта ордалия… Разве она не заключается в том, что…
— Именно в этом она и заключается.
— В таком случае будь она проклята! Может быть, ты все-таки откажешься от этого безумного действа? Тебя явно сбили с толку, раз ты согласилась подвергнуть себя подобному испытанию.
— Я уже дала свое слово Фадавару.
Настроение в шатре стало еще более мрачным. То, что Насуада дала слово, означало, что она не может отменить свое обещание без того, чтобы не прослыть при этом клятвопреступницей, от которой любому честному человеку полагается с презрением отворачиваться. Оррин, понимая это, заколебался было, но все же вновь принялся отговаривать Насуаду, задавая ей бесчисленные вопросы.
— И до какого предела вы будете продолжать это испытание? А что, если ты проиграешь? Ведь если ты проиграешь…
— Если я проиграю, вардены не будут более мне подчиняться; они станут подчиняться Фадавару.
Насуада ожидала настоящего взрыва возмущения и протестующих криков, однако наступила зловещая тишина, и в этой тишине горячий гнев, так и пылавший на лице короля Оррина, понемногу остыл, лицо его словно затвердело, и он после долгого молчания неуверенным, ломким голосом сказал:
— И все же я не одобряю твой выбор; ты ставишь под угрозу все наше дело. — А повернувшись к Фадавару, он прибавил: — Неужели ты не проявишь благоразумия и не освободишь Насуаду от данного ею слова? Я богато награжу тебя, если ты согласишься подавить свою порожденную зломыслием жажду власти.
— Я и без того богаче тебя! — презрительно заявил Фадавар. — И мне ни к чему твое сусальное золото! Нет, только Испытанием Длинных Ножей можно искупить те клеветнические обвинения, которые Насуада выдвинула против меня и моего народа!
— Будь свидетелем этим словам, — быстро сказала Оррину Насуада.
Пальцы молодого короля нервно перебирали складки одежды, однако он с должной учтивостью поклонился и ответил:
— Хорошо, я все слышал. Я буду твоим свидетелем. Откуда-то из глубин своих рукавов, украшенных великолепной вышивкой и неимоверно широких, четверо спутников Фадавара извлекли маленькие, сделанные из лохматых козьих шкур барабаны. Присев на корточки и поместив барабаны между колен, они принялись отбивать на них какой-то яростный, невероятно быстрый ритм; их руки взлета ли и опускались с такой скоростью, что казались неясными промельками. Эти дикая музыка поглотила все прочие звуки вокруг и притушила даже те отчаянные мысли, что сводили Насуаду с ума. Ее сердце, казалось, решило биться в унисон с этими безумными, оглушившими ее звуками.
Ни на секунду не прерывая ритма, самый пожилой из сопровождавших Фадавара воинов сунул руку за пазуху и вытащил два длинных ножа с изогнутыми лезвиями, которые стал подбрасывать вверх. Насуада, точно завороженная, смотрела, как, вращаясь, сверкают в воздухе страшноватые клинки. Когда один из них пролетел достаточно близко от нее, она поймала его. Буквально утыканная опалами гарда тут же оцарапала ей ладонь.
Фадавар тоже вполне успешно поймал свой нож. Затем он расстегнул манжет своего левого рукава и закатал рукав еще выше. Насуада не сводила с него глаз. Рука у него была полная, мускулистая, но она знала: в данном случае это несущеетвенно, ибо никакая физическая подготовка не поможет человеку выиграть это состязание; тут нужно нечто иное. И сна принялась искать у него на внутренней стороне руки неровные старые шрамы, которые, по всей видимости, должны были там быть.
