— Спасибо, Оскар, — снова улыбнулся человек. — Хорошее у тебя сердце… Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный тренер, 7-й дан Сериндзи-рю…
Он встал и легко поклонился Бергману. Сзади зашикали, и Мияги повернулся, извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят из-за судейских столиков, и седой Ван Пэнь возбужденно шепчет на ухо толстому Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.
В проход влетел разъяренный представитель команды, плюхнулся на стул Мияги и стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал его. Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда входил высокий юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.
Мияги осторожно тронул его за плечо.
— Это мой стул, — сказал Мияги. — Но если вы хотите…
— Убирайся к дьяволу! — не оборачиваясь, заорал представитель. — Не видишь, люди делом заняты…
— Люди… — усмехнулся Мияги, и Бергман замер в предчувствии страшного. — Здесь машины делом заняты. А люди для них дерутся. Вещи следят, контролируют, стравливают, разводят — а люди дерутся…
Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.
— А что касается дьявола, — продолжал Мияги, — так я к нему уже убрался… Та же машина и отправила. С легкостью…
Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги отшатнулся, хватаясь за щеку, и Бергман прыгнул вперед — но опоздал. Вся судейская коллегия была уже на ногах. Десяток рук вцепился в белого, как кимоно, представителя, кулак Вацлава уже завис над его головой, старый Ван Пэнь прорывался поближе, опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли Эйч, всклокоченный Эйхбаум…
Часть спортсменов Регионалки ринулась с возвышения на помощь своему представителю, и Бергман с ужасом подумал о том, что будет, если эти крепенькие самоуверенные мальчики… Он с интересом обнаружил, что успел сбросить пиджак и прикидывает расстояние между собой и ближайшим парнем, непозволительно выпятившим подбородок, а дряхлый сонный Ван уже запрыгивает на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными глазами…
— Извините, — сказал Мияги, и все как-то сразу стихло. — Это я виноват. Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже умер, так что вам не на кого обижаться…
Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой рукой, и она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.
— Я учился у него, — задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.
— Я учился у него, — повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.
— Я учился вместе с ним, — сказал Ван Пэнь, старея на глазах.
— Позвольте, — удивленно заметил приходящий в себя представитель команды. — Кто это был?
— Это был Гохэн Мияги, — ответил ему понурый Вацлав, с сожалением разглядывая свой кулак.
— Который? — попытался улыбнуться представитель. — Привидение?
— Который на III Играх в Малайзии убил Чжэн Фаня. — Бергман все искал на возвышении своего ученика, искал — и не мог найти…
— Как же, как же… — силился вспомнить представитель. — Писали в прессе… Защитное поле отказало, что ли…
— Не отказало. — Ван Пэнь слез со стола и пригладил остатки волос. — Просто Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.
— Ну и что?
— Ничего. Дело в том, что Мияги пробил защитное поле. Ладонью. Руку после этого пришлось ампутировать. А Чжэн — умер.
* * *
…Когда Бергман выбежал на улицу — там шел снег. Мягкий, бережный, баюкающий снег, и в его пушистых хлопьях далеко впереди мелькала бегущая фигура юноши в черном шелковом халате с развевающимися полами. Юноши, которого Бергман так и не смог научить злости. Вот он у поворота, вот он поскальзывается, падает, снова вскакивает и скрывается за углом, что-то крича вслед…
Бергман вытер мокрое лицо, и тяжелая, как пропущенный удар, мысль вошла ему в голову: что, если там, за углом, так и не услышав утонувшего в снегу окрика, уходит последний?…
Совсем-совсем последний…
7
…Более или менее спокойная жизнь сельских и лесных регионов продолжалась недолго. Приблизительно к 70-м годам Четвертого цикла Городу наконец удалось наладить стабильный процесс размножения-воспроизводства отдельных вещей, частично обходясь собственными силами, частично подключая людей-симбионтов. Вскоре вещам стало тесно в городах. Время откровенной экспансии еще не пришло, но некоторые вещи уже начинали покидать привычную среду обитания и отправляться на поиски новой. Они крайне быстро приспосабливались к непривычным условиям существования — приспособиться к человеку было значительно труднее — и становились частью биосферы, растворяясь в живой природе, но никогда не смешиваясь с ней до конца. Над фермерскими поселениями нависла угроза — пока еще смутная, плохо различимая, но вполне реальная. Потеряв города, человек начал терять остальное…
Они знали — игра стоит свеч.
В. Высоцкий
Старый «Линкольн» стоял на пригорке, плотно упершись в землю всеми шестью колесами, и из-под его капота доносилось угрожающее рычание прогревающегося мотора. Его возбуждал острый пряный запах самки — сложная смесь отработанного топлива и нагревшегося металла — но между ним и стройной голубой «Тойотой» стоял соперник. «Линкольн» заворчал, и заднее колесо выбросило комья сухой земли. Это были его охотничьи угодья. Это должна быть его самка.
Соперник, молодой массивный «мерс», круто развернулся, и лучи его фар ударили в лобовое стекло «Линкольна». «Мерс» был молод, силен и самоуверен. Он взревел и, выставив тупой широкий бампер, ринулся вверх по склону. Эта глупость его и погубила. Глупость и молодость. Когда ревущий «мерс» оказался совсем рядом, старый «Линкольн» сделал вид, что подставляет под удар левую фару, и в ту же секунду резко оттолкнулся всеми левыми колесами от земли, становясь боком. Не успевший затормозить «мерс» прошел притирку к вертикально поднявшемуся днищу. В следующее мгновение вся многотонная тяжесть хозяина здешних мест уже рушилась на открытый капот и солнечные батареи противника, тщетно пытавшегося удержаться на крутом склоне. Некоторое время старый «Линкольн» небрежно ездил вокруг останков поверженного врага, хрустя битым стеклом, пофыркивая и изредка ударяя в груду металла ребристым носом с фигуркой серебряного тигра в центре. У тигра была отбита передняя лапа, но это «Линкольну» даже нравилось. Потом, не оборачиваясь, он развернулся и направился к своему нынешнему логову. Он не включал никаких сигналов, не давал призывных гудков — он и так знал, что голубая «Тойота» покорно следует за ним. Он был стар, этот потрепанный патриарх машин. Он был опытен. Но сейчас он чувствовал себя молодым.
