И, что самое главное, когда для жертвы решилось практически всё, эти лица духовного звания рисковали идти против светских властей, которым были вынуждены передавать дела к исполнению «в рамках закона» и «без пролития крови».
Ибо лишь дворянские и бюргерские суды стояли за сожжение на костре: метод, вначале опробованный на прелюбодейках, сиречь неверных жёнах, и их соблазнителях. А вот те, кто, стоя на поленнице, подносил распятие к устам смертника или смертницы, либо подговаривали палача поработать удавкой, либо…
Либо покупали нас за небольшую плату. Чтобы на костёр поместили труп или безгласное, наполовину парализованное диргским морфином тело.
Получаемая нами плата выражалась не столько в золоте и серебре, сколько в том, что по негласному уговору никому из диргов не докучали. Кровь считалась жидкостью настолько магической, что над ней витала древняя боязнь оскверниться самим и осквернить землю её пролитием. Пусть уж ею распоряжаются те, кто и так проклят. То есть мы, дирги.
Инквизиторы ведь тоже боятся смерти, которая и без милых человеческих ухищрений бывает весьма мучительной. И не менее прочих желали бы её, скажем так, упростить.
К моменту оформления договора как Ритуала мы разбогатели настолько, что могли покупать себе кровь обречённых. Спасибо корсарам Сен-Мало, которые опустошали и топили корабли противника: среди этих уроженцев Бретани, разумеется, тоже были не-смертные, вернее, «двужизненные», и некая часть испанских богатств добычи попадала от них к нам. Между прочим, к середине девятнадцатого века мы уже были так сильны и знающи, что могли организовать подъем «золотых галеонов».
Вижу, что я слегка отвлёкся.
Так в чём же заключалось главное наше прозрение?
Не только в том, что дирги осознали свой особенный долг перед человечеством.
Но в том, что они узрели перед собой свою главную награду.
После того, как мы отправили в иной — надеюсь, куда лучший мир — первую тысячу ведьм, еретиков и богоотступников, в нас зародились дети. Девочки у женщин, мальчики у мужчин. Почти то же (но гораздо более привычное)произошло с Тёмным Народом Аквитании.
Это было тревогой и радостью. Это было надеждой.
И, помимо прочего, побудило нас к поиску Древнего Народа, с неведомых нами пор пребывающего в забвении и рассеянии.
Народа, скрытого даже не среди людей, а в глубине свитых в двойную спираль микроскопических цепочек.
Имевшие место и назревающие события извлекли с той стороны главу нашего рода. Ингольв, который пережил большую часть своих детей: одного патриарха и двух матриархинь, не считая менее значительных персонажей. Последние два столетия он превосходно разыгрывал роль отшельника где-то на Кавказе или там в Атласских горах, и никакие политические события тому не могли воспрепятствовать.
Постучал он в дверь нашего милого сквота среди бела дня, ничуть не таясь, несмотря на довольно примечательные одёжки. Либо наряд средневекового рыцаря без меча, либо ряса францисканца-спиритуала без верёвочного пояса, зато с поддетым под неё исподним бельём. Проще — грубая шерстяная хламида до пят с широким рукавом, из чьего раструба выглядывает узкий, из скользкого шёлка. Чтобы вшей, знаете ли, не заводилось. Перехвачены одежды поясом, вернее — шарфом какой-то хитрой работы, вроде бы пряденым из серебряной нити. Шикарные белые кудри непокрыты, на ногах, поверх рейтуз, ботинки хорошей спортивной фирмы.
А в чём проблема-то? Все младшие поколения уже успели привыкнуть, что Верховный Волк в их дела практически не вмешивается.
Да в том, что Искорку поразил своеобразный «недуг куртизанок». То есть она влюбилась в свою природой данную пищу точно так же, как жрица сладостного искусства — в одного из тех, кто берёт её напрокат. Ничего, в общем, страшного, кроме того, что этот семидесятилетний грудничок видит смерть там, где для любого раскрылось бы великолепие жизни. И упивается близостью первой из сиамских близняшек.
Но ведь все чувства преходящи — со временем должно пройти и это.
Так мы думали поначалу. Не понимая смысла происходящего до конца.
Кажется, я слишком легкомыслен. Привык всюду совать свой нос, ну, допустим, подзорную трубу, и притом безнаказанно. Собирать информацию, не заботясь о том, куда она проследует дальше.
А проследовала она не только к моему сердечному дружку Хьяру, но и к сестре-мамочке Рунфрид. И через них — в самые высокие инстанции, которые мигом почуяли неладное. И ещё какое.
— Исключения подтверждают правило даже тогда, когда их гораздо больше? — задала однажды Руна риторический вопрос. В этот летний день все мы, кроме пострадавшей стороны, то есть Синдри, собрались в большой зале нашей почтенной руины, чтобы побеседовать за полным кофейником: способ приготовления аравийского нектара старомодный и не очень эффективный, конечный продукт слегка отдаёт железкой и мылом, но зато сосуд очень красив. Его слепили из той же огнеупорной глины, что идёт на модные турки, и украсили лепным орнаментом, который кстати помогает удерживать градус напитка.
— Аксиома остаётся верной, пока не появится вторая, включающая в себя первую как частность. Но не опровергающая вполне, — кивнул Хьярвард.
— То есть постулаты этого мира вообще нельзя опорочить, будто бы они спущены с небес Богом? — возопил я, и хор пронзительных голосов подхватил мой вопль. Надо сказать, что когда я говорил «все», имелась в виду и малышня, которую, как мы убедились, невозможно вытравить из оккупированного помещения даже дустом. А уж особенно — когда разговор явно предназначен не для детских ушек.
— Пустите детей приходить ко мне, — гулко провещал наш Волк. Он самым удобным манером откинулся на диван, в одной руке сжимая фарфоровую чашечку с кофе, а под локтем другой прижимая к боку зловредную Дуа. И продолжил:
— Мы давно успели привыкнуть к вот таким почкам и полагаем, что стрела времени не может быть направлена вспять. Но даже в вашем тесном кругу имеются сфинксы. Вот этот юноша рождён от жены, — его подбородок ткнулся мне в лицо, — и вряд ли есть смысл упирать… уповать на то, что это такой же андрогин, как все дирги. Следовало бы нам с самого начала отмечать генетические капризы.
— А вот у Дуа на всех пальчиках ногти, только на том, которым она особенно любит царапаться, коготок, — хмыкнул я. — И никак не изволит превращаться обратно.
— Трюг, — вступила Руна, — не о тебе одном речь. Обо мне тоже: дирг от плоти логра. И о Синдри. Помимо прочего, я всегда считала её воплощением нерождённого сына той женщины.
