Мегги увидела, как Змееглав скривил рот в злобной усмешке.
— Что ж, к следующему твоему посещению я подготовлю веревку подходящего размера и прочную еловую виселицу, которая выдержит даже такого жирного старого медведя, как твой.
Черный Принц повернулся к своему медведю и сделал вид, что обсуждает с ним что-то.
— Я очень сожалею, — сказал он, — медведь говорит, что любит юг, но сейчас там темновато от вашей тени, и он придет к вам не раньше, чем Перепел почтит вас своим визитом.
По толпе прошел глухой гул и мгновенно смолк, когда Змееглав повернулся в седле и обвел присутствующих саламандровым взглядом.
— Кроме того, — звонко продолжал Принц, — мой медведь интересуется, почему это Свистун не трусит за вашим конем на серебряной цепи, как было бы прилично ручному шпильману?
Свистун круто повернул коня, но не успел он подскочить к Черному Принцу, как Змееглав поднял руку.
— Я сообщу тебе, когда Перепел побывает у меня в гостях! — сказал он, пока Среброносый неохотно возвращался на свое место. — Поверь, тебе не придется долго ждать. Виселица уже заказана плотнику.
Он пришпорил коня, и латники тронулись за ним. Прошла, казалось, целая вечность, пока последний из них исчез в воротах.
— Скачи-скачи! — прошептал Фенолио, пока двор замка постепенно снова наполнялся веселым шумом. — Он уже осматривается тут, как в своих владениях, думает, он может раздуться в моем мире, как нарыв, и играть роль, которую я ему не предназначал…
Копье стражника прервало его на полуслове.
— Эй, поэт! — сказал Ансельмо. — Теперь можешь проходить. Давай пошевеливайся!
— Пошевеливайся? — возмущенно отозвался Фенолио. — Так ты разговариваешь с придворным поэтом Герцога? А вы лучше побудьте здесь, — сказал он детям. — Только не объедайтесь пирогами. Не подходите к огнеглотателю слишком близко, а то он бестолковый, может и обжечь, и не приставайте к медведю Принца. Ясно?
Малыши кивнули и тут же помчались к ближайшему лотку с пирогами.
Фенолио взял Мегги за руку и с гордо поднятой головой проследовал мимо стражника.
— Фенолио, — тихо спросила Мегги, когда ворота за ними закрылись и шум внешнего двора смолк, — кто этот Перепел?
За большими воротами было прохладно, словно здесь свила себе гнездо зима. Широкий двор затеняли деревья, пахло розами и другими цветами, названий которых Мегги не знала, а в каменном бассейне, круглом, как луна, отражалась часть замка с покоями Жирного Герцога.
— Да нет его вовсе! — ответил Фенолио, нетерпеливо таща ее за собой. — Я тебе потом все объясню. Пойдем. Мы должны наконец отнести Жирному Герцогу мои стихи, а то завтра я уже не буду придворным поэтом.
Он не мог сказать королю «Не хочу!», потому что чем еще он мог заработать себе на хлеб?
Король в корзине. Итальянская народная сказка
В зале, где Жирный Герцог принял Фенолио, окна были завешены черной тканью. Пахло здесь, как в усыпальнице: засохшими цветами и свечной копотью. Свечи горели перед множеством статуй, изображавших — более или менее удачно — одного и того же человека. «Козимо Прекрасный!» — подумала Мегги. Погибший принц величественно глядел множеством мраморных глаз на них с Фенолио, пока они шли через просторный зал к престолу его отца.
По сторонам трона, на котором восседал Жирный Герцог, стояло два кресла с высокими спинками. Слева на зеленом плюше лежал шлем с султаном из павлиньих перьев, начищенный до такого блеска, словно хозяин собирается завтра выехать в нем на парад. На кресле справа сидел мальчик лет пяти-шести в камзоле из черного бархата, расшитом жемчужинами наподобие застывших слез. Это, видимо, и был именинник — внук Жирного Герцога и одновременно внук Змееглава.
Вид у мальчика был скучающий. Он нетерпеливо болтал короткими ножками, словно ему не терпелось убежать отсюда на внешний двор, к комедиантам, сладким пирогам и приготовленному для него креслу на увитом розами, повиликой и хвойными гирляндами помосте. По его деду, напротив, было похоже, что он вообще не собирается подниматься со своего трона. В широком черном одеянии он сидел, как обмякшая кукла, под вездесущим взглядом своего умершего сына. Невысокого роста, зато толщиной в два обхвата, описывала его Реза. Всегда с какой-нибудь едой в пухлых пальцах, всегда запыхавшийся от тяжести, которую приходилось нести его не слишком мускулистым ногам, и при этом всегда веселый, как беззаботная птичка.
Герцог, которого увидела Мегги в полутемном зале, был совсем не похож на это описание. Он был бледен, кожа провисала морщинами, словно принадлежала прежде более крупному человеку. Горе согнало жир с его тела, а лицо было таким неподвижным, словно навек застыло в тот день, когда ему принесли известие о смерти сына. Лишь в глазах все еще читались ужас и растерянность перед тем, как обошлась с ним жизнь.
Кроме внука и стражников, молча застывших в отдалении, здесь были еще две женщины. Одна стояла, смиренно потупив голову, как подобает служанке, хотя платье на ней было княжеское. Ее хозяйка стояла между Жирным Герцогом и пустым креслом, на котором лежал шлем с султаном. «Виоланта! — подумала Мегги. — Дочь Змееглава и жена Козимо». Да, это, конечно, она, Уродина, как все ее тут звали. Фенолио рассказывал о ней Мегги, подчеркивая, что задумывал ее как второстепенную фигуру: несчастную дочь несчастной матери и отвратительного отца. «Какая нелепость — сделать ее женой Козимо Прекрасного! — говорил Фенолио. — Но в том-то и дело, что эта история вытворяет, что хочет».
Виоланта была одета в черное, как и ее сын. Ее платье тоже было расшито жемчужными слезами, но мерцание драгоценностей не шло к ней. Лицо ее как будто нарисовали бледным карандашом на грязноватой бумаге, и от темного шелка оно казалось еще бесцветнее. Лишь одно бросалось в глаза на этом лице: темно-красная родинка размером с цветок мака, уродовавшая левую щеку.
Пока Мегги с Фенолио шли по темному залу к трону, Виоланта, нагнувшись к свекру, что-то тихо говорила ему. Жирный Герцог слушал с неподвижным лицом, но потом кивнул, и мальчик с облегчением скатился с высокого кресла.
Фенолио подал Мегги знак остановиться. Почтительно склонив голову, он отступил в сторону и шепнул Мегги, чтобы она сделала то же. Виоланта, величественно проплывая мимо них, кивнула Фенолио, а Мегги не удостоила даже взглядом. На мраморные изваяния своего покойного супруга она тоже не смотрела. Казалось, Уродине не терпится поскорее уйти из мрачного зала, ничуть не меньше, чем ее сыну. Служанка, шедшая за ней, чуть не задела Мегги платьем. На вид она была ненамного старше. Волосы ее отливали рыжиной, похожей на отблеск огня, и она носила их распущенными, что вообще-то позволялось в этом мире только комедианткам. Мегги никогда не видела более красивых волос.
— Ты опаздываешь, Фенолио! — сказал Жирный Герцог, как только закрылась дверь за женщинами и мальчиком. Голос у него был по-прежнему сдавленный, как бывает у толстяков. — Что, слова у тебя совсем иссякли?
— Слова у меня иссякнут только вместе с дыханием, мой повелитель! — ответил Фенолио с поклоном.
Мегги не знала, должна ли и она кланяться, и на всякий случай изобразила неумелый реверанс.
Вблизи стало еще заметнее, как одряхлел Жирный Герцог. Кожа у него была, как увядшие листья, а белки глаз напоминали пожелтевшую бумагу.
— Кто эта девушка? — Он посмотрел на Мегги усталым взглядом. — Твоя служанка? Для любовницы она, похоже, слишком молода?
Мегги почувствовала, как кровь заливает ей щеки.
— Как вы могли подумать такое, ваша милость! — Фенолио обнял Мегги за плечи. — Это моя внучка, приехала меня навестить. Мой сын надеется, что я подыщу ей подходящего мужа, а где же его искать, как не на великолепном празднике, который вы сегодня даете?
Мегги покраснела еще сильнее, но заставила себя улыбнуться.
— Вот как. У тебя есть сын? — В голосе печального Герцога прозвучала такая зависть, словно он и не думал, что кто-то из его подданных может наслаждаться счастьем иметь живого сына. — Не следует отпускать детей слишком далеко, — пробормотал он, не сводя глаз с Мегги. — А то может случиться, что они не вернутся.
Мегги не знала, куда глаза девать.
— Я скоро вернусь к отцу, — сказала она. — Он это знает.
«Будем надеяться», — добавила она про себя.
— Да, конечно. Она вернется к отцу — в свое время. — В голосе Фенолио звучала досада. — Однако позвольте перейти к цели моего посещения.
Он достал из-за пояса пергаментный свиток, который так старательно запечатывал Розенкварц, и, почтительно опустив голову, поднялся по ведущим к трону ступеням.
Очевидно, Жирного Герцога мучали боли. Наклоняясь, чтобы принять пергамент, он плотно сжал губы. На лбу у него выступил пот, хотя в зале было прохладно. Мегги вспомнила слова Минервы: «Герцог в конце концов загонит себя в гроб своими вздохами и жалобами». Фенолио, похоже, подумал то же самое.
