видно, что дядюшка едва сдерживается, чтобы не начать жаловаться на ходу на то, что его, мол, совсем не ценят и заставляют таскать тяжести — при его-то жуткой болезни. Хроническая простуда также не способствовала конспирации и быстрому воплощению зловещего дядюшкиного плана (дотащить картину на чердак — он, кажется, говорил, что собирается туда ее отнести), ведь, чтобы скрыть регулярные чихи, ему приходилось останавливаться, опускать картину, извлекать из кармана носовой платок и нырять в него, пытаясь заглушить тряпицей гулкое «Ауууфффи!».
И хоть Джозеф Кэндл вел себя весьма подозрительно (отчего-то именно ночью, когда все уже давно легли, перетаскивал свою картину, причем пытался делать это как можно тише и постоянно оглядывался, замирая от каждого настоящего или мнимого шороха), Виктор, зевая от скуки, поспешил вернуться в постель. Дядюшка был законченным занудой, и любые его тайны по определению являлись занудными.
Виктор натянул одеяло на голову, и ему сразу же стало уютно и спокойно. Он вдруг понял, что ему делать и как следует себя вести, чтобы не быть раздавленным в западне, в которую он угодил.
Виктор пообещал себе, что будет сомневаться до последнего. Что не будет верить на слово, кто бы в чем его ни уверял. Что будет подозрительным и мнительным. Он не даст себя провести! Ни этим людям, ни этому дому, ни самому городу. Он ведь не какой-то там мальчишка, как наивно полагают все члены семейства, он опытный репортер, который не где-нибудь, а в самой столице вызнал немало тайн и написал не одну изобличительную статью…
Да, именно так он и поступит. Напишет статью. И хоть пока что в его руках множество спутанных клубков, из которых в разные стороны тянутся нити, он пройдет по каждой. Пройдет до конца.
— Им меня не провести… — пробормотал Виктор уже во сне.
Он крепко спал и не мог заметить того, как дверь приоткрылась и в комнату шмыгнула невысокая тень. Тень эта обошла его кровать, почти неслышно отщелкнув замки, исследовала содержимое стоявшего на письменном столе саквояжа, после чего подкралась к изголовью кровати. Тонкие короткие пальцы осторожно взяли с тумбочки тетрадь Виктора и открыли ее на месте, заложенном шелковой лентой. Незваный гость поднес тетрадь ближе к камину.
В самом верху страницы было написано:
«Найти ирландско-английский словарь — это ВАЖНО».
Виктор что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок.
Ночной гость тут же закрыл тетрадь и, вернув ее на место, выскочил из комнаты. Защелки на саквояже Виктора так и остались открытыми…
Мистер Эвер Ив был великолепным прохвостом. А еще редкостным проходимцем.
Чувство юмора у мистера Ива было весьма своеобразным и довольно изобретательным: вместо того чтобы просто пнуть наглого кота, который сам бросается под ноги, он мог как следует раскрутить его за хвост и зашвырнуть в чей-то двор, а потом долго и с удовольствием слушать кошачьи крики и стук крышек на мусорных бачках.
Тот, кто заявлял, что мистер Ив — бессовестная скотина, в корне заблуждался: мистер Ив был скотиной с совестью. Он мог указать вам неверное направление (обратное тому, куда вам на самом деле было нужно), но потом он бы сожалел целую вечность — почти десять секунд. После чего, насвистывая мелодию, известную только ему одному, двинулся бы дальше по улочке одной из своих любимых походок: или размашисто вышагивая, или маршируя, как игрушечный солдатик, или скользя, почти не отрывая ног от земли.
Мистер Ив просто обожал раннее утро, когда все сони еще спят и можно как следует, образно выражаясь, погреметь ложкой о дно кастрюли прямо над чьим-то ухом. Ну, или не образно выражаясь…
Вот и сейчас он широко распахнул створки окна — осенний ветер тут же щелкнул его по длинному носу. Мистер Ив громко и мокро чихнул, вобрал в легкие побольше промозглых сумерек и одним движением вспрыгнул на подоконник. Кто-то заметил бы, что мистер Ив давно не ребенок и что ему не подобает проделывать подобные акробатические трюки, но мистер Ив прекрасно себя чувствовал: он был молод душой и дерзок духом, а еще совершенно невосприимчив к чужим советам.
Повернувшись спиной к окну, мистер Ив спустил с карниза сначала одну ногу, затем другую. После чего, ловко цепляясь, пополз по плющу вниз по стене. Примерно в пяти футах от земли мистер Ив разжал пальцы и с веселым взвизгом приземлился в разросшийся розовый куст, в котором исчез с головой.
Сперва из куста вылетела туфля, за нею — зеленая шляпа, после — несколько весьма изворотливых ругательств, а уж следом показался и сам мистер Ив. Шутки ради или попросту из злости он всего за несколько мгновений выдрал весь куст, устроив настоящий фонтан из колючих стеблей, кроваво-красных бутонов и зеленых листьев.
Удовлетворившись содеянным и вытащив зубами несколько длинных шипов из различных мест по всему телу, включая классическое место приземления на стулья (мистер Ив вертелся и изворачивался, но все-таки доставал колючки даже оттуда и непременно зубами), он натянул туфлю, шляпу и, оставляя глубокие следы на клумбе, попрыгал к калитке. Одним движением перемахнув через нее, он, посвистывая, зашагал по улице.
Фиолетовые утренние сумерки рассеивались невероятно медленно, а вокруг тощей долговязой фигуры мистера Ива они, наоборот, будто бы лишь сильнее сгущались. Туман лип к нему, а он этого словно и не замечал.
Мистер Ив шел по улочкам спящего городка и подчас развлекал себя тем, что, подкравшись к чьему-то забору, замирал и начинал громко лаять, отчего все собаки в округе тут же поднимали дружный вой.
Подгоняемый визгом, лаем и ругательствами из окон, он со смехом продолжал путь, чувствуя себя при этом совершенно беззаботно. Еще бы, ведь у него были выходные, каникулы, один сплошной праздник…
Вскоре мистер Ив оказался на главной улице. Остановившись у основания Глухой башни, единственной городской башни с часами, он глянул вверх, задрав голову, и прищурился, пытаясь различить циферблат.
Так и не узнав, который час, мистер Ив кивнул, будто бы с кем-то здороваясь, и двинулся дальше. Три пристальных взгляда сквозь прорези цифр на циферблате сверлили ему спину. Мистер Ив поежился, обернулся и показал часам
