— Быстро ты! Я думал, тебе понадобится несколько месяцев!
— Я воспользовался новейшим приобретением его королевского величества, — напыщенно сообщил Фандалуччи. — Называется телеграф. По нему я передал запрос и описание нашей дамы во Фьянту.
— Ну вот, видишь, и его идиотское величество тоже может приносить какую-то пользу, — рассеянно заметил он. — Что ты еще узнал?
— В свое время был большой скандал: когда Эмме Торенц заказали портрет некоей высокопоставленной особы… Я не смог пока выяснить, какой именно особы, но намекают на приближенных к герцогу. А то и на самого!
Он присвистнул, а потом расхохотался:
— Так вот кого Эмма имела в виду, когда сказала, что ей из-за портрета пришлось быстро убираться из города!
Герцог Фьянты, прославленный знаток и покровитель изящных искусств — куда там самому Силверу с его пару лет назад построенной Королевской галереей! — известен своим вспыльчивым нравом. Хоть и быстро отходит: сначала голову с плеч долой, а потом пожалеет и пожертвует денег на надгробный мраморный памятник…
— Ну так что же, — испытующе спросил полицмейстер. — Прекращаем расследование? Вроде все сходится. Хотя, конечно, почему твоим «доброжелателям» нельзя завербовать и художницу?
Он поморщился от слова «завербовать».
— Ой, Эрик…
Полицмейстер ждал продолжения, но его не последовало — друг рассеянно крутил в руках большой лист бумаги, словно вознамерился рассмотреть его то вверх ногами, то повернутым на правый, то на левый бок. А потом и вовсе подтолкнул ему по лакированной столешнице.
— Взгляни.
Эрик взглянул на рисунок. Удивился и, взяв его руками в перчатках, поднес к глазам поближе. Тщательно рассмотрел. Перевернул лист чистой стороной и на всякий случай внимательно изучил и ее.
— Неплохо. А где это ты?
Он предпочел увильнуть от ответа.
— И больше тебе нечего сказать?
— Тебе про что сказать: про бумагу или мелки… как там ее, пастель? Хочешь знать, где они сделаны и где куплены?
Он протянул руку и постучал пальцем по правому нижнему углу листа.
— Подпись, Эрик, подпись под названием!
— Ну художники, которые заканчивают всякие Школы и Академии, всегда подписывают свои рисунки… — Голос Эрика стихал, пока полицейский изучал подпись.
Он откинулся на спинку кресла, наблюдая за другом. Сказал ровно:
— Это не Торенц. Это не Агнази. Там нет ничего даже похожего.
Полицейский положил рисунок на стол, аккуратно расправляя загибающиеся концы.
— То есть…
— То есть ты продолжишь свое расследование — но уже в Северном княжестве. Отыщешь волчью семейку нашей художницы и назовешь мне ее фамилию. — Он растянул губы в улыбке. — Жаль, телеграфом тебе воспользоваться не удастся. В Вольфсбург его еще не протянули.
…Она ведь не только подписала рисунок неизвестным ему именем, но еще и позволила другому мужчине брать себя за руки!..
Полицмейстер кивнул, сворачивая рисунок и прикидывая сроки, за которые его агенты справятся с заданием. И мимолетно пожалел художницу — горе тому, кто пытается обмануть его друга!
Глава 30
В которой портрет закончен
Портрет был закончен.
Я сидела, сложив на коленях руки, и смотрела на портрет. Портрет смотрел на меня. Я знала, что, в какую бы я сторону ни шагнула, он так и будет следить за мной внимательными глазами — в зависимости от освещения то прозрачно-серыми, то глубоко-синими, как вода в обожаемой Каролем бухте. Можно было продолжать работать еще и дальше, улучшая и добиваясь окончательного совершенства. Можно было придать более глубокую перспективу фону за его спиной. Можно было…
Но я знала, что, если добавлю еще хоть черточку, хоть капельку, волшебство будет разрушено. Исчезнет.
Портрет был идеален — при всех своих недостатках и незавершенности. Потому что на портрете был Кароль настоящий.
Я медленно, устало собрала свои «причиндалы», как называет их Человек С Птицей. Не слишком приличное и уважительное название для дорогих беличьих и колонковых кистей, красок, которые требуется заказывать и ждать из Фьянты, да и для собственноручно изготовленных из растолченных драгоценных камней и минералов, перетертых с льняным маслом. Сложила плотные листы чистой бумаги вместе с набросками, которые малодушно решила забрать с собой: Каролю хватит собственного портрета и первого, самого любимого мною наброска, созданного из крутой смеси восхищения и неожиданно возникшего притяжения, почти желания.
Собрав тяжелые сумки и оставив до следующего возвращения мольберт, я приостановилась напротив портрета. Вряд ли я его еще когда-нибудь увижу… Вздохнула и быстро прикоснулась губами к подсохшей краске.
— Прощай.
Уходя, оглянулась на мою недолгую мастерскую: картина моря и неба в карандашно-тонкой раме эркера, мед и янтарь деревянного пола, белые стены, на которых так и не появились картины…
Произнесла негромко:
— И — да, Кароль. Я бы хотела жить в этом доме.
* * *
Эмма не оставила после себя ничего, кроме портрета. Он специально сделал круг по комнате, заглядывая даже под кушетку и кресла — по опыту знал, что женщины способны забывать самые неожиданные вещи в самых неожиданных местах. Нет. Ничего. Словно здесь была женщина-призрак. Или женщина-шпион. Правда, Эрик в последнее время что-то частенько заводит разговор о том, отчего же обязательно подосланная, мало ли какие могут быть у женщины секреты… Сказывается разлагающее влияние Грильды. Влюбленный мужчина глупеет.
Это он тоже знает по собственному опыту.
Эмма явно решила сюда не возвращаться. Или догадывалась, что он уже не пустит ее в свой дом. Нечего здесь делать всяким лгуньям, пусть даже у них такие чистые серые глаза и соблазнительное упругое тело…
Он встряхнулся и заставил себя прекратить наматывать круги по комнате. Остановился перед портретом, завешенным тканью от пыли и взглядов. Порассматривал складки холщовой драпировки; заранее скептически кривя губы (ну и что ты там эдакое изобразила?), сдернул занавеску…
И оторопело уставился на холст, покрытый беспорядочными и бессмысленными пестрыми мазками. Это что же, художница решила нарисовать его в модном современном стиле… как там говорил миленовский коллекционер? Авангардистском?
Потом он сообразил и отступил от картины на пару шагов.
С холста на него смотрел незнакомец.
Нет, общие черты, конечно, переданы верно, тут Эмма молодец. Но вот само лицо…
Это же не он!
