«Вы мстили, – думал Кручек, обсуждая со скрипторшей свадьбу кого-то из знакомых. – Это понятно. Мстили, нарушая договор. Это подло. Но почему вы однажды перестали мстить? Прошло слишком много времени? Вряд ли – если вас хватило на двадцать лет…»
– Спасибо! Я закончила туалет…
– Чем от вас пахнет? – спросил он, вернувшись за ширмы.
Не слишком учтивый вопрос. Но Кручек опасался, что гарпия по его лицу поймет, о чем он размышлял минуту назад. Разговор о пустяках мог сослужить хорошую службу, в качестве отвлекающего маневра.
– Курятником, мастер?
– Вы злопамятны, сударыня. Полагаю, юный грубиян еще натерпится от вас.
– Злопамятна? Ни капельки.
– Не верю. И все-таки… Духи? Цветы? Приятный запах…
– Ромашка, – вздохнула гарпия. Она была похожа на девчонку, готовую сознаться постороннему мужчине в женских недомоганиях. – Ромашкой от меня пахнет, мастер. Ваши голуби, сожри их коты…
Великий теоретик почувствовал себя идиотом.
– Ромашка? Голуби? Мои голуби?
– Ну да. Оперение ваших столичных голубей… Оно кишит паразитами. Пухопероеды, знаете ли. Гнусные твари, если прицепятся… Вы бы их видели, мастер! Когти, челюсти, щетинки, шипики, три пары ног… Не волнуйтесь, для вас это не заразно.
– Бр-р! – не выдержал Кручек, и потом только догадался, что над ним подшучивают. – Какая гадость! Впрочем, если я стану описывать вам паразитов, жирующих на мне, или во мне, скажем, в кишках… Вам не кажется, что наш разговор приобретает светскую окраску?
– Несомненно, мастер. Короче, в геенну ваших голубей! Одно спасение – порошок из толченой ромашки. К счастью, он продается в лавке. Мне показали лавку, где есть все для соколиной охоты. Иногда жаль, что у меня нет клюва.
– Э-э… А зачем вам клюв? Вы и так… м-м… хорошенькая…
– Чистить перья. Пропустишь оперение через длинный клюв, и радуешься. Чистенькая, как при рождении. Хорошо еще, что ромашка приятно пахнет. Представляете, если бы я лечилась серой?
– От вас бы пахло, как от вызванного демона! – засмеялся Кручек.
Их беседу прервал чужой бас – его звучание грозило опрокинуть ширмы на пол. «Сударь Кручек! Мне на вахте сказали, что вы здесь!» Бас ширился, горлопан пыхтел, словно долго бежал, прежде чем явиться сюда. Гулкое половодье рассек тончайший, бритвенно-острый приказ: «Тише, сударь! Вы в библиотеке, а не в казармах!..» Тетушка Руфь, ясное дело, была на высоте. «Простите, мистрис! – бас охрип, по нему трещинками разлетелись просительные нотки. – Меня заверяли, что доцент у вас… Это правда? Он мне нужен без промедления! Срочно!..»
– В чем дело? – Кручек вышел из «кабинета».
На пороге топтался лейб-гвардеец. Горбатый нос, густые усищи, глаза выкачены, будто в пожизненном приступе бешенства, – вояка, считай, сошел с батального полотна. В библиотеке ражий детина смотрелся, как жеребец в консерватории.
У ног его, царапая коготками голенища сапог, приплясывал двухвершковый пропуск, мохнатый и ушастенький. Таких на вахте выдавали гостям, не смыслящим в Высокой Науке, чтоб не заблудились.
– Сударь Кручек! На вас последняя надежда! Вы должны… нет, вы обязаны знать…
– Что именно?
Ребенком Матиас Кручек мечтал служить в королевской гвардии. Но даже в детстве он не хотел, чтобы его трясло от волнения, как шикарного визитера.
– Гарпия! Где она?
– Здесь, – пожал плечами доцент. – Извольте…
Щелчком пальцев он развоплотил ширмы «кабинета». Завидя Келену, детина впал в откровенную истерику. Достигнув цели поиска, он вдруг превратился в сорванца, которого обстоятельства – и строгий папаша с ремнем – вынуждают сознаться в неблаговидном поступке.
«Дядюшка Том, мы обнесли ваш сад, – подумал доцент, сочувствуя вояке. – Матушка Барби, мы утопили в пруду вашу собачку. Что ты натворил, красавец?»
– Больной… я о мэтре Биннори!.. так вот, больной…
– Умер? – ахнула тетушка Руфь.
– В кризисе? – спросила Келена.
– Выздоровел? – без особой надежды предположил Кручек.
Лейб-гвардеец вздохнул. Испуганный его вздохом, пропуск кинулся наутек, скрывшись под стеллажами. Закрученные концы усов поникли в отчаянии, пуговицы потускнели. Конец ножен шпаги нервно дергался, будто песий хвост.
– Сбежал. Удрал наш больной…
Гарпия ударила крыльями, оставаясь на месте. Крылья загремели, как медные тазы. На этот раз тетушка Руфь и не подумала делать студентке замечание. Гримаса ярости исказила лицо женщины-птицы. Казалось, она сейчас ринется на лейб-гвардейца и разорвет его на мелкие кусочки.
Кручек вздрогнул. Что-то ужасное поднималось из гарпии. Словно чудовищная, могучая старуха восставала из глубин пернатой красавицы, заполняя Келену, как рука – перчатку. Наверное, это был гнев. Он и не знал, до чего страшна гарпия в гневе. «Свиреп, когда спровоцирован,» – вспомнился девиз Горгаузов. Похоже, Джошуа Горгауз был отчаянно храбр, если воевал с этим племенем, а после служил королевским маршалом на Строфадах…
Уши обжег дикий визг:
– Идиоты! Бездельники! Я ведь предупреждала!
– Так точно! – отрапортовал лейб-гвардеец. – Предупреждали!
И добавил с тоской:
– Виноваты…
* * *
Абель Кромштель был безутешен.
Ничего не помогало. Призраком он бродил по дому, пытаясь будничными занятиями приглушить угрызения совести. Начал стряпать ужин – бросил. Взялся подметать в гостиной – швырнул веник в угол, сел на пол и заплакал. В пустом доме рыдания звучали ужасно. Словно кто-то передразнивал несчастного слугу, насмешливым эхом разгуливая из комнаты в комнату.
Очень болела голова. Затылок раскалывался, будто там бесы горох молотили. У мэтра Томаса оказалась тяжелая рука. Но Абель ни словечком не обвинил поэта в своем несчастьи. Во всем виноват он сам, дурень Кромштель, и никто иной.
А ведь гарпия предупреждала…
"Она была права, – записал он позже в дневнике, когда умытый, с покрасневшими от слез глазами, сел за стол в кабинете. – Она сразу, после первого же сеанса, сказала: ждите кризиса. Когда точно? – неизвестно. Может, ночью. Хотя вряд ли. Может, завтра. Может, через неделю. Десять дней – максимум. Наблюдайте и храните бдительность. Я спросил у нее: «А как мы узнаем, что это – кризис?» Узнаете, рассмеялась она. Я не знаю, как пройдет кризис у мэтра Биннори. Паразит проявляет себя по-разному, в зависимости от ближайших якорей. Но едва начнется, вы не ошибетесь.
Уж поверьте моему опыту.
Не думаю, что в ее годы есть шанс большой опыт. Но она говорила так убедительно… Я не стал спрашивать, кто такой паразит, и что такое якоря. Странное дело: я верил ей. Если эта полуптица не желает объяснить – значит, не надо. Я только поинтересовался, что делать в случае кризиса. Звать меня, сказала она. Сразу посылать за мной. Кризис выглядит необычно. Но в целом – это хорошо. И вот что еще… Вы не справитесь сами. Даже если кризис пройдет без эксцессов (она сказал как-то иначе, но я не запомнил), кто-то должен остаться с больным, пока пошлют за мной. Она критически осмотрела меня и хмыкнула: Абель, я не уверена, что вы совладаете с мэтром…"
