На этот раз — настоящий огонь, в оцепенении подумал Брендель. В прошлый раз, у Древа Жизни, это была всего лишь иллюзия. Одному Ткачу ведомо, где кончается мощь этого ребенка или куда она будет направлена.
И словно в ответ на его мысли, на его невысказанные опасения, Дариен снова заговорил, на этот раз ясно и четко, голосом, который перекрыл ветер и гром над морем и барабанный бой, доносившийся все громче из лесной чащи.
— Должен ли я идти в Старкадх? — с вызовом спросил он у матери. — Посмотреть, может быть, отец встретит меня более приветливо? Сомневаюсь, что Ракот постесняется взять украденный кинжал. Ты оставляешь выбор за мной, мама?
Он не ребенок, подумал Брендель. Эти слова и голос принадлежат не ребенку.
Дженнифер не сделала ни одного движения и не вздрогнула, даже когда мимо нее пролетели молнии. Только пальцы ее рук, расставленные веером у бедер, давали знать о ее напряжении. И снова, среди всех сомнений, и страхов, и отчаянного непонимания, Бренделя повергло в благоговейное изумление то, что он в ней увидел.
Она сказала:
— Дариен, я оставляю тебе единственный существующий выбор. Вот что я тебе скажу, и больше ничего: ты жив, хотя твой отец желал моей смерти, чтобы ты никогда не попал в ткань Гобелена. Я не могу принять тебя в свои объятия, и не могу найти для тебя любви и крова, как нашла их в доме Ваз, когда ты родился. Для этого время миновало. Тебе предстоит сделать выбор, и все, что я знаю, подсказывает мне, что для этого тебе нужна свобода и отсутствие ограничений, или этот выбор вообще теряет смысл. Если я сейчас привяжу тебя к себе или даже попытаюсь это сделать, ты перестанешь быть тем, что ты есть.
— А если я не хочу делать этот выбор?
Брендель пытался понять, ему показалось, что голос Дариена выражает его подвешенное состояние, словно он находится на полпути между новой демонстрацией своей мощи и мольбой о помощи.
Его мать рассмеялась, но не резко.
— Ох, дитя мое! — сказала она. — Никто из нас не хочет, но всем нам приходится делать выбор. Твой выбор всего лишь самый трудный и самый важный.
Ветер чуть-чуть стих, замер, заколебался.
Дариен сказал:
— Финн мне говорил… прежде… что моя мать меня любит и что она сделала меня особенным.
И теперь, словно помимо своей воли, ладони Дженнифер оторвались от боков, и она плотно обхватила свои локти, скрестив перед собой руки.
Она заговорила было, потом резко остановилась, словно натянула крепкую, жесткую узду.
Через секунду продолжила уже другим тоном:
— Он ошибся… насчет того, что я сделала тебя особенным. Теперь ты это знаешь. Твоя сила исходит от Ракота, когда твои глаза становятся красными. От меня тебе досталась только свобода и право сделать свой собственный выбор между Светом и Тьмой. Больше ничего.
— Нет, Джен! — крикнула Ясновидящая Бреннина, и ее крик подхватил ветер.
Слишком поздно. Глаза Дариена снова изменились, когда прозвучали последние слова, и по его горькому смеху Брендель понял, что они его потеряли. Ветер снова взвыл. Еще сильнее, чем раньше; и, заглушая его, заглушая низкий рокот барабанов Пендаранского леса, Дариен воскликнул:
— Неверно, мать! Ты все говоришь неверно. Я здесь не для того, чтобы выбирать, а чтобы меня выбирали!
Он указал на свой лоб.
— Видишь, что я ношу на голове? Узнаешь это? — Снова прогремел гром, еще громче, чем все предыдущие раскаты, и полил дождь. Голос Дариена прорывался сквозь него, над ним. — Это Венец Лизен! Свет против Тьмы — и он погас, когда я надел его!
Молния прорезала небо к западу от них. Потом снова прогремел гром. Потом Дариен сказал:
— Разве ты не понимаешь? Свет отвернулся от меня, а теперь и ты тоже. Выбор? У меня нет выбора! Я принадлежу Тьме, которая гасит Свет, — и я знаю куда идти!
И с этими словами он поднял с песка у ног кинжал; потом он побежал, не обращая внимания на угрожающий рокот леса, презирая его, прямо в Пендаран сквозь потоки дождя, оставив их шестерых на открытом берегу во власти налетевшей бури и охватившего их безмерного ужаса.
Дженнифер обернулась. Дождь стоял сплошной стеной; Брендель никак не мог понять, что у нее на лице — дождь или слезы.
— Пойдем, — сказал он, — мы должны вернуться в Башню. Здесь находиться опасно!
Дженнифер не обратила на него внимания. Подошли три другие женщины. Она повернулась к Ким, словно чего-то ожидала.
И получила.
— Что ты наделала, во имя всего святого? — крикнула сквозь бурю Ясновидящая Бреннина. Трудно было устоять прямо; все они промокли до нитки. — Я послала его сюда, это была последняя возможность удержать его от Старкадха, а ты прогнала его прямиком туда! Все, чего он хотел, это утешения, Джен!
Но ей ответила Джиневра, более холодная, более суровая, чем стихии:
— Утешения? Разве я могу дать утешение, Кимберли? А ты можешь? А все мы, сегодня, сейчас? Ты не имела права посылать его сюда, и ты это знаешь! Я хотела, чтобы он имел свободу выбора, и я от этого не отступлюсь! Джаэль, что ты сделала, как ты думаешь? Ты была там, в музыкальной комнате Парас Дерваля, когда я говорила это Полу. Я все это говорила всерьез! Если мы его привяжем к себе или хотя бы попытаемся, он для нас будет потерян!
В глубоком тайнике ее души таилась еще одна мысль, но она не сказала ее вслух. Это была ее собственная мысль слишком личная, чтобы произнести вслух. «Он — моя Дикая Охота, — снова и снова шептала она в душе. — Мой Оуин, мои короли-призраки, мой ребенок на Иселен. Все они». Она не закрывала глаза на последствия. Она знала, что они убивали с радостью и без разбора. Она знала, что они такое. Она также знала после рассказа Флидиса на балконе, что они означали. Она гневно смотрела на Кимберли сквозь секущий дождь, бросая ей вызов. Но Ясновидящая молчала, и в ее глазах Дженнифер больше не видела гнева или страха, лишь печаль, мудрость и любовь, неизменную любовь, сколько она помнила. Горло ее странно сжалось.
— Простите. — Женщины посмотрели вниз на говорившего. — Простите, — повторил Флидис, который вел жестокую борьбу со своим сильно бьющимся сердцем и пытался говорить спокойным голосом. — Как я понимаю, вы — Ясновидящая Бреннина?
— Да, — ответила Ким.
— Я — Флидис, — сказал он, неоправданно быстро произнося даже это, небрежно выбранное имя. Но у него уже лопнуло терпение: он уже был так близок, так близок к цели. Он боялся сойти с ума от возбуждения. — Должен вам сказать, что Галадан совсем близко, в нескольких минутах бега, по моим подсчетам.
Дженнифер поднесла ладони ко рту. Она забыла, полностью поглощенная событиями последних минут. Но теперь все вспомнила: ночь в лесу и волка, который похитил ее для Могрима, а потом превратился в человека, сказавшего: «Ей еще предстоит путь на север. Если бы не это, я мог бы взять ее себе». Прямо перед тем, как он отдал ее лебедю.
