его развернуться на одних задних копытах и мгновенно умчался.
Мы с отцом Гиллом недоуменно уставились друг на друга. Подобный фортель никак не вязался с обычно вежливым Гавейном. Я только открыла рот, чтобы выразить удивление, а Гавейн, оказавшийся уже довольно далеко, вдруг резко осадил коня, и Цинкалед затанцевал, выгибая шею и дергая удила.
— Моя леди, — крикнул Гавейн, перекрывая нетерпеливое фырканье коня, — где Гвин?
— Лучше оставить его сейчас в покое, — крикнула я в ответ. — Он только что узнал о смерти матери. Вряд ли он захочет говорить сейчас, даже с тобой.
— Ох, Ard Rígh Mor, да знаю я, знаю, но где он? [Сэр Гавейн ругается по-ирландски. Прямое обращение к верховному королю Мору в русском языке выражается ругательством: «Чума побери!» — прим. переводчика.]
— Да в чем дело-то? — потребовала я объяснений, потому что видела: Гавейн взволнован так, как никогда раньше.
Он взмахнул свитком письма.
— Письмо, миледи! Это важно. Ради Бога, скажите, где Гвин?
Честно говоря, я испугалась. Не знала, что и думать. Вдруг в этом письме мать говорила, что так и не простила Гвина? А Гавейн боится, как бы мальчишка от отчаяния не сотворил что-нибудь…
— Ладно. Идем. Он иногда сидит в конюшне.
Гавейн соскочил с лошади, помог мне взобраться в седло и сам сел позади. Одного касания каблуками оказалось достаточно, чтобы Цинкалед вознес нас на холм, оставив внизу других воинов и отца Гилла, глядящих нам вслед.
Мы спешились возле конюшен. Гавейн опять развернул свиток письма и принялся рассматривать его так, словно видел впервые. Белый конь фыркнул и потянулся губами к его волосам, а он рассеянно погладил гладкую шею.
— Все-таки объясни мне, что стряслось? — У меня было время подумать, и я поняла, что ничего особо страшного не произошло.
— Это письмо... миледи, я рад, что вы тут со мной. — Он уже не так волновался, но все равно выглядел совершенно растерянным. — Не знаю, вдруг он меня возненавидит? И я не знаю, насколько все это правда… Так где Гвин?
Я повела коня к его стойлу. Рыцарь шел за мной, так и сжимая в руке письмо. Цинкалед обычно стоял немного отдельно от других лошадей, у самой задней стены конюшни. Заведя коня в стойло, я вышла и прикрыла загородку. Гавейн смотрел на меня с ожиданием.
— Гвин иногда приходит сюда, — вполголоса сказала я. — Пару раз его находили на сеновале, когда он мне был нужен. Гвин! Гвин, ты здесь?
Где-то наверху зашуршало сено.
— Спускайся! Нам надо поговорить, — громко сказал Гавейн.
Еще один длинный шорох, и вот Гвин уже стоит рядом с нами у подножия лестницы. Глаза красные и припухшие. Смотрит с безмолвной обидой. Я немного успокоилась.
— Миледи, благородный лорд, — с трудом выговорил парень, — позвольте мне побыть сейчас одному. Мне, правда, нужно…
Гавейн смотрел на него, как зачарованный.
— Гвин, — торопливо заговорил он, — Гвин, мальчик мой, посмотри. Это письмо… — он сделал шаг вперед, протягивая ему пергамент.
— Да знаю я, — махнул рукой Гвин. — Небось, просит защитить меня? Простите, господин, я помню, что я всего лишь ублюдок. Да, я писал маме, что вы так добры ко мне, как я не заслуживаю, ну, вот она и подумала, должно быть, что вы не будете возражать. Мама же… Ей кажется, что если кто-то важный меня не защитит, то я тут пропаду совсем. Так ведь? Матери всегда об этом думают.
Гавейн вдруг мучительно покраснел.
— Да, да, конечно, она… Гвин, как звали твою мать?
— Элидан. Разве она не подписала письмо? Она... была... игуменьей аббатства Святой Елены.
Вот теперь дыхание перехватило у меня. Я, наконец, поняла, что происходит.
Длинные пальцы Гавейна скомкали письмо. Он на мгновение прикрыл глаза. Посмотрел на свою руку, снова аккуратно разгладил пергамент.
— И она пришла с севера, — прошептал он.
— Ну да, она так говорила.
— Господи! — сдавленным голосом проговорил Гавейн. — Дочь короля Кау, сестра короля Брана из Эбраука! Я же знал, что она в аббатстве в Гвинеде. Я же был там, просил у нее прощения, но она меня так и не простила тогда. Слушай, так ведь я и тебя видел! Только не знал, что ты ее сын. Зачем ты сказал мне, что твоя мать живет в Эльмете?
Гвин недоверчиво посмотрел на рыцаря.
— Ну, вы же знаете, монастыри в Гвинеде сплошь мятежные, вот я и не хотел, чтобы люди знали… А почему вы сказали, что мама была сестрой короля?
— Потому что она ей и была. Тогда, давно, я… знал ее. И вот она написала. Уже перед смертью. Она пишет, что прощает меня. Пишет, что сожалеет о той боли, что доставила мне. Мне! Который солгал ей и убил ее брата! И она пишет о сыне, о тебе, значит. Я же не знал! Гвин, я не знал, что у нее есть сын! Ты должен знать... Я когда-то любил твою маму. Не имел права, но любил! Меня отправили послом к королю Брану, а я соблазнил его сестру. А потом… потом, когда король Бран поднял мятеж, я поклялся ей, что не причиню ему вреда, и все-таки убил его. Я просил ее выйти за меня замуж, но после такого она прогнала меня. Но она никогда не говорила мне, что у нас есть сын. Гвин! Я — твой отец. Ты сможешь простить меня когда-нибудь? — Рыцарь вдруг пал на колено и поднял руки над головой, словно защищаясь от какой-то беды с неба.
— Господин! Не надо! — воскликнул Гвин. Подбежал к Гавейну и попытался поднять его на ноги. — Не вам стоять передо мной так, благородный лорд!
Гавейн покачал головой и остался в той же позе.
— Сын! У тебя есть право простить или осудить меня.
Гвин отступил на шаг, отчаянно моргая, а затем сказал новым спокойным голосом:
— Дайте мне взглянуть на это письмо.
Гавейн протянул ему пергамент. Мальчик встал так, чтобы свет из открытой двери конюшни падал на письмо и тихим, ясным голосом прочитал:
«Элидан, дочь Кау и игуменья аббатства Святой Елены, Гавейну ап Лоту. Я умираю. Раньше жизнь казалась мне иногда прекрасной, теперь не так.
