— Ты захады, дарагой. Вино в углу, лаваш есть, кинзы немного. Мой дом — твой дом…
— Отец Григорий, вы в порядке?
— Чито-грито, чито-маргарито, гей, — попробовал бодренько пропеть он, но замешкался в конце.
О чём песня, я спрашивать не стал, потому как слово «гей» слышал от Катеньки и прекрасно знаю, что оно значит. Да и кто я такой, чтоб упрекать священника нечистого храма в таких пристрастиях, как геи под «Маргариту»? У них же здесь всё не как у людей, им, поди, и содомский грех как нам тульский пряник…
— Я тут мимо пробегал. Хотел к Хозяйке с деловым визитом напроситься, но по пути нарвался на каких-то извращенцев. Вы не в курсе, отчего у вас молодёжь на улицах шалит? А то я без нагайки как голый…
— Молодые, глупые… Я тебе кинжал дам, зарэжь одного, второго — отстанут, другую игру искать начнут, да, — покивал головой отец Григорий и неожиданно перевёл тему: — Ты её очэнь любишь?
— Очень, — не стал скрывать я.
— И я очэнь люблю…
— Катеньку?!
— Ефросинью… — со стоном сердечной боли поправил меня кровососущий грузин и вновь закрыл лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. — Любовь нечаянно нагрянет… Кто такие умные слова сказал, а? Нагрянула так нагрянула — есть нэ могу, пить нэ могу, чача уже неделю без дела стоит, на меня вся родня обижается, а я люблю!..
— Ефросинья — это случайно не…
— Пачему случайно? — Из-под сросшихся бровей отца Григория кинжально блеснули две грозные молнии. — Это она тебе — баба Фрося, им — баба Фрося, всяким разным — баба Фрося, а мне…
Его понесло. С чисто кавказским пылом он вскочил на кивот, дважды лихо плюнул на каменные иконы и в ритме лезгинки завертелся вокруг меня, треща, как целых три еврейки на базаре.
— Глаза её сыние! Сыние такие, нэт таких больше, только у нас в горах небо такое, ну нэ такое чуточку, но это её нэ портит, и зубы все, все, какие остались, харошие они, острые, как осетинские кинжалы, бэлые, как снег на Казбэке, и ходит она харашо, ай, харашо, бедром сюда, бедром туда, а у меня сэрдце за ней в ритм её бёдер, как будто от аула к реке идёт, а я в кустах сижу, на неё любуюсь, жду — вдруг купатца будет, э?
— Отец Григорий, мне тут ваш совет нужен, — не выдержал я, начиная краснеть. — Вы уж простите, что останавливаю посредь столь интересной эротической фантазии. Но вот не подскажете ли, у нас в полку непонятная зараза объявилась — у хлопцев молодых жёлтые пятна на руках. Как быть и что сие?
— Чешутся?
— Нет вроде…
— Болят?
— Нет покуда…
— Если я тебе памагу, ты мне паможешь?
— Помогу, отчего ж не помочь, — осторожно согласился я. — Если, конечно, убивать никого не надо.
— Убивать нэ нада, — широко улыбнулся он, щеря неровные зубы. — Красть нада. Невесту варавать будем!
— Упс… — едва не поперхнулся я, поняв, в чём суть дела, но мой горячий собеседник счёл это согласием и кинулся жать мне руку.
— Иловайский, ты мой кунак! Брат мой! Даже дядя! Я бы тебя и папой назвал, но у меня папа такой сволочь был…
— Тогда лучше не надо.
— Нэ буду. Дай обниму!
— Ага, как же. — Я успешно увернулся, когда этот экспрессивный тип кинулся мне на шею.
— Нэ доверяешь, да? — ничуть не обиделся он, качая носом, как клювом. — Это правильно, э… Теперь меня слушай. Пятна жёлтые, это когда тебя чумчара лизнул. Нэ укусил, нэ плюнул, а лизнул так нежно, тогда жёлтые. Если три дня не болят, эта плохо…
— Почему?
— Нэ болят, значит, организм яд за свой принял. Недэли не пройдёт, твои люди сами чумчарами станут…
От услышанного волосы у меня на голове встали дыбом так, что приподняли папаху. Наши донские казаки могут превратиться в молдавских чумчар! Да есть ли на свете что хуже?! А представить выражение лица моего дяди, когда я вернусь с докладом, — вообще страх божий и казни египетские…
— Что ж делать-то? Как лечить?
— Нэ знаю, э… Я тебе нэ доктор. Ты за лэчением к мяснику иди. Павлушечка, он хоть и атеист нэверующий, но дело своё мала-мала знает, — задумчиво поскрёбывая подбородок грязными когтями, признал отец Григорий. — Если какие праблэмы с кожей, к нему иди! Он мясо чумчар тоже на развэс продаёт, пагавари с ним, я тебе пистолэт дам или бальшой кинжал, да…
Свой резон в этом, пожалуй, был. Мясник-патологоанатом действительно мог да и был обязан по роду своей профессии разбираться в дефектах мяса и знать различные способы избавления своего продукта от пятен, запахов и прочих признаков нетоварного вида. Хотя, как по мне, так они тут в основном «нетоварный вид» и жрут. Трупоеды сплошь, вон моих упырей, Моню и Шлёму, проще три раза расстрелять, чем один раз умыться заставить. А в остальном милейшие ребятки, как помните…
— Сам-то Павлушечка сейчас в городе?
— Нэ знаю, — раздражённо фыркнул отец Григорий. — Разве я сторож брату маему? Да и какой он мине брат, падлец он, таких рэзать надо…
— Не могу не согласиться. — Я взялся за ручку двери и сдвинул засов. — Пойду склоню этого гиппопотамуса к сотрудничеству.
— Кинжал вазьми, да!
— Лучше шашку кавказскую, — после секундного размышления попросил я.
— Будет тебе шашка. — Грузинский батюшка сбегал за алтарь (у него там военный склад) и торжественно вручил мне боевой клинок, утопленный в ножнах.
Я вытаращил глаза. Чёрные ножны, покрытые кожей козла, с обычным железным прибором, удивительно лёгкая шашка, уходящая по рукоять, так что наружу торчала лишь головка из коричневого буйволиного рога. Я вытянул клинок — идеальный отвес, два дола, никаких украшений, гнётся, как лоза, и весом меньше сапога! Отродясь не предполагал, что оружие может быть таким лёгким, острым и певучим. Я взмахнул разок-другой и вдруг понял, что этой шашки отцу Григорию уже не видать как своих ушей! Даже более того, уши он ещё может отрезать и рассмотреть, а такое чудо я ему нипочём назад не верну.
— Черкесская, из дамасской стали, а ковалась у нас, в дагестанских горах, — подталкивая меня в спину, пояснял грузинский батюшка. — Лучшее оружие абрека! В темноте словно кривая палка, да… А как рубит, как рубит! Три галавы подряд снэсёт и не заметит! А ещё ей бритца можно, по дэреву вырезать, капусту рубить и вабще на кухне многое-разное. Но ты иди давай, с Павлушечкой пагавари, всё реши, а потом я тебя сам найду. Ты мне долг чести вэрнёшь, украдёшь девицу Ефросинью, да?!
— Ну, насчёт девицы я бы не загадывал. Судя по возрасту, она уже раз пять как честная вдова и…
— Слушай, по мелочам нэ надо цеплятца, э?!
— Ладно, понял, не буду, сваливаю…
— И нэ вздумай там памереть, пока мне невесту нэ украл. Абижусь! — неслось мне вслед, когда я широким шагом уходил от нечистого храма.
