Сумеречники - Марваз узнал их по голосам. И по странным копьям с длинными изогнутыми лезвиями. Спутники Маха Афридуна бросились прочь от моста, поднимая пыль вдоль ощеренной кромки вади. Сумеречники, завывая на нечеловечески высоких нотах, рванули за ними.
Лошадь с пустым седлом замедляла шаг, из-за нее каид ничего не видел. Зато видел аль-Мамун - он тихо помянул имя Всевышнего.
Конягу поймали и дернули в сторону.
На пятачке перед мостом катались два тела. Афридуна - и длинной кошки навроде пантеры.
Нет, не пантеры. Сумеречника. Парс орал на фарси, сумеречник молча отжимал держащую его запястье руку человека. Раз, раз, снова перекатились, короткий прямой кинжал сумеречника длинно блеснул - и крик человека захлебнулся хрипом.
Меамори - а это был он - чихнул. Дернул оружие из горла умирающего врага.
И быстро, в несколько резких движений, рванул вверх кольчугу, вспорол еще дергающемуся человеку живот - и выдрал оттуда что-то красное и длинное.
- О Всевышний... - пробормотал Марваз, холодея.
Посмотрев вверх - а он все держал поводья измученной, со свистом дышащей кобылы - каид увидел, как под пылью сползает с лица халифа цвет.
Сумеречник сплюнул что-то из окровавленного рта.
И, словно только что заметил людей вокруг себя, повел мордой и злобно зарычал - как хищник над заваленным оленем. Рычал и скалил острые белые зубы.
От него пятились.
Меамори, блестя совершенно сумасшедшими глазами, хищно зашипел. А потом невозможно длинным летучим движением сиганул на коня - и исчез в облаке пыли.
В сгущающейся темноте смутно светлело распоротое тело парса.
Марваз осторожно разжал пальцы на широком сафьяновом поводе.
- Ты спас мне жизнь, о храбрец, - пустым, неживым голосом сказал аль-Мамун.
- Твою жизнь спас господин Меамори, о мой халиф, - пытаясь не дрожать, ответил Марваз.
- Воистину ты прав, - таким же бесцветным голосом подтвердил аль-Мамун. - В этом бою аль-самийа одержали победу над человеком.
Пытаясь понять смысл сказанного, каид упустил момент для ответа. Охранники оттеснили его от белого бока халифской лошади и повели ее прочь.
Вынырнув из мутных мыслей, Марваз обнаружил, что остался один на один с пустым мостом, ночью и трупом с окровавленным заголенным животом.
ночь
Тарег кивнул на чашку - налейте вина.
Полог шатра заботливо откинули, устало наклонившись, под него прошел Орхой. Осторожно - чтоб не задеть край ковров - перешагнул порог. Впрочем, у ашшаритской палатки не было порога, но джунгары все равно свято чтили обычаи юрты. В кочевьях тем, кто при входе по оплошности запнулся о деревянный брус, ломали спину.
Джунгар встал на колени и отдал приветственный поклон - на ханьский манер, сцепив подо лбом руки.
- Выпей за нашу победу, Орхой, - приказал Тарег.
И передал медную чашку в руки человеку. Тот послушно сделал глоток. Потом поставил вино на ковер и протер усы ладонью:
- Ты звал меня, Повелитель?
- Поклянись мне, Орхой.
- Какую клятву ты требуешь от меня, Повелитель? Я готов дать любую.
- Выйдите все, - приказал Тарег, не глядя по сторонам.
Степняки, позвякивая и шурша халатами, поднялись и вышли.
- Поклянись мне, что не заплачешь, когда я тебе скажу то, что скажу.
- Клянусь, - тихо проговорил джунгар.
- Амурсана погиб.
Они долго молчали, глядя на стоявшую перед Орхоем чашку.
Потом хан пробормотал:
- Так вот что они от меня скрывали...
- Я запретил говорить тебе. Я хотел сказать тебе сам.
- Да.
- Амурсана погиб со славой.
- Да.
Нерегиль поднялся на ноги. Обойдя ссутулившегося на коврах человека, подошел к пологам.
Уже от порога Тарег обернулся:
- Теперь плачь. Я разрешаю.
И вышел из шатра.
Джунгары стояли полукругом, понурив бритые головы.
Откуда-то из травы донесся вздох и тихий голос джинна:
- Я не думал, Полдореа, что ночь нашей победы выдастся столь тоскливой.
- Напишешь очередную касыду про подвиги и славу - убью, - равнодушно пообещал Тарег.
- Я джинн, а не идиот, - сварливо отозвался Имруулькайс.
И добавил:
- Ты сказал ему, что Меамори отомстил? Что убийца его сына мертв?
- Ты, верно, все же идиот, Имруулькайс, - тихо сказал Тарег, запрокидывая голову. - Столько прожил среди людей, а простым вещам не научился.
Джинн не ответил.
В черной высоте белесо стелился Соломенный путь. В пустом мертвом небе гулял ночной ветер. Светало.
489 год аята поздняя осень, лагерь халифских войск под Сааром
Горы, казались, закрывали небо - целиком. На прошлой неделе северо-западный ветер пригнал с моря низкие серые тучи - и так и не сменился. Поэтому вершины Маджар растворялись в преддождевой дымке. Впрочем, тяжелые облака не спешили разродиться влагой. Зеленеющие низенькими дубами кряжи уходили ввысь, ввысь, задирая подбородок глядящего на них - а у кромки серых отвесных скал скрадывались серо-молочной пеленой.
В холодном воздухе висела влага, и люди целыми днями дрожали у костров. Отогреваться получалось плохо: одежда не сохла, полотнища шатров набухали промозглой сыростью. По лагерю ползли запахи разлагающейся травы, подгнивающей ткани - и хватающие за горло болезни. От чихающих стали шарахаться - без толку. Люди умирали в лихорадке, кашляя и хватаясь за кадык. Лекарям жаловались на огонь, которые грыз внутренности, а потом мучил и жег грудь.
Старый ибн Шуман, повидавший на своем веку не одно поветрие, уточнял: живот горит от язвы. Местная пища не шла многим, а караваны с провизией приходили все реже - их то и дело перехватывали и разоряли карматы. А в груди огонь - это от источенных заразой легких. Иногда люди не замечали, что им день ото дня становилось все труднее дышать и волочить ноги - и вдруг ложились и тихо умирали, хватая ртом воздух. Это все легкие, кивал, запахивая шерстяную накидку, ибн Шуман. Иногда зараза таится до последнего - даже жара не дает.
Но дело не поветрии, говорил старый лекарь. Это климат. Влажность, холод, ветер с моря. Ну и ледяное дыхание Маджар. Замогильный хребет надменно созерцал копошение людишек у своего подножия.
Марваз поежился и еще плотнее замотался в одеяло. Сапоги прохудились и пропускали влагу. А если дождь пойдет? Каид с шумом втянул сопли - и тут же воровато оглянулся. Мало ли, услышат, попрут вон из палатки.
