Но его люди отступили под натиском Медичи. Франческо и Эцио остались наедине, лицом к лицу. Франческо затравленно оглянулся, ища возможность отступить, но оставался только один путь – через Палаццо. Он распахнул дверь позади себя и побежал по каменной лестнице, что вела внутрь стены. Эцио догадывался, что большая часть солдат Медичи, защищавших дворец, сейчас находится в передней его части, где и велись бои, и что, вероятно, у них просто нет людей, чтобы прикрыть тылы. Эцио помчался следом за Франческо на второй этаж.
Комнаты были пусты, потому что все обитатели дворца, за исключением шестерых перепуганных секретарей, сбежавших при их появлении, находились сейчас внизу, пытаясь сдержать Пацци во дворе. Франческо и Эцио бежали по позолоченным залам с высокими потолками, пока не достигли балкона, выходящего на площадь Синьории. Снизу до них доносился шум битвы, Франческо безуспешно пытался позвать на помощь, но его никто не услышал, а путь к отступлению был отрезан.
– Стой и дерись, – сказал Эцио. – Это касается только нас двоих.
– Будь ты проклят!
Эцио ударил мечом, кровь полилась из левой руки Франческо.
– Ну же, Франческо, куда же делась твоя смелость? Ты не был таким трусом, когда убивал моего отца! И когда прикончил Джулиано этим утром!
– Не приближайся ко мне, дьявольское отродье!
Франческо нанес удар, но из-за усталости не рассчитал, что цель находится слишком далеко. Он пошатнулся, потерял равновесие. Эцио ловко отступил в сторону, ногой надавил на меч Франческо, потянув того следом, вниз.
Прежде чем Франческо смог подняться, Эцио наступил ему на руку, заставляя его выронить меч, схватил за плечо и развернул на спину. Едва он попытался подняться, Эцио со всей силы ударил его по лицу. Франческо потерял сознание. Эцио нагнулся и обыскал старика, пока тот не пришел в себя, сорвал с него броню и дуплет, открывая взгляду бледное жилистое тело. Но при нем не оказалось ни документов, ни чего-то более важного. Только пригоршня флоринов в кошельке.
Эцио отшвырнул в сторону свой меч и привел в действие пружинный механизм. Клинок выскочил. Эцио присел и поднял голову Франческо так, чтобы их лица почти соприкасались.
Веки Франческо приоткрылись. В глазах появилось выражение ужаса.
– Пощади! – прохрипел он.
В этот самый момент из внутреннего двора донеслись победные крики. Эцио прислушался к голосам и понял, что Пацци были разбиты.
– Пощадить? – повторил он. – Да я скорее пощажу бешеного пса.
– Нет! – закричал Франческо. – Я прошу тебя!
– Это за моего отца, – прорычал Эцио, вонзая клинок ему в глотку. – Это за Федерико, – еще раз. – А это за Петруччо, и за Джулиано!
Кровь хлынула из ран Франческо, заливая Эцио. Лишь воспоминание о словах Марио удержало его от дальнейшего истязания умирающего: «Не уподобляйся ему». Эцио опустился на корточки. Глаза Франческо все еще блестели, но свет в них начал угасать. Он что-то прошептал. Эцио склонился, прислушиваясь.
– Священник… Священник… Умоляю тебя, пошли за священником.
Теперь, когда ярость утихла, Эцио был глубоко шокирован собственной жестокостью. Это не согласовывалось с Кредо.
– Не сейчас, – отозвался он. – Я закажу мессу по твоей душе.
Франческо захрипел. Тело напряглось, задергалось в предсмертной агонии, голова запрокинулась, рот широко открылся, когда он вступил в последнюю схватку с незримым врагом, с которым суждено встретиться каждому из нас. Потом тело расслабилось, превратившись в пустую, легкую оболочку.
– Покойся с миром, – прошептал Эцио.
Новые крики донеслись снизу. С северо-западного угла площади к Палаццо вышли пятьдесят или шестьдесят человек, среди которых Эцио различил дядю Франческо, Якопо! Они высоко держали знамя Пацци.
– Свобода! Свобода! Народ и Свобода! – кричали они.
Навстречу им бросились солдаты Медичи, и, как было видно Эцио, их было больше, хотя они и были измождены.
Он обернулся к трупу.
– Ну, что ж, Франческо, – проговорил он. – Думаю, я придумал способ, с помощью которого ты даже сейчас сможешь искупить свою вину.
Он быстро поднял тело, – это оказалось на удивление легко, – и отволок на балкон. Там, отыскав шнур, на котором висел флаг, он обвязал один конец веревки вокруг шеи старика. Другой конец он быстро привязал к крепкой каменной колонне и, приложив все силы, поднял тело и перебросил через парапет. Веревка натянулась. Безвольное тело Франческо повисло на ней.
Эцио спрятался за колонну.
– Якопо! – крикнул он. – Якопо Пацци! Смотри! Твой лидер мертв! Все кончено!
Сверху он увидел, как Якопо вскинул голову и споткнулся. Позади замерли в нерешительности его люди. Солдаты Медичи проследили за их взглядами и, с одобрительными возгласами, стали наступать на Пацци. Но решимость противников была сломлена, и они бросились бежать.
В течение нескольких дней все было кончено. Власть Пацци во Флоренции рухнула. Их имущество и вещи были конфискованы, щиты с гербами сорваны и растоптаны. Несмотря на просьбы Лоренцо о милосердии, жители Флоренции искали и убивали каждого, кто симпатизировал Пацци, хотя главным виновникам всё же удалось сбежать. Только к одному из пойманных было проявлено снисхождение – к Рафаэлю Риарио, племяннику Папы, которого Лоренцо посчитал слишком доверчивым и простодушным, чтобы принимать деятельное участие в заговоре, хотя многие из советников Герцога думали, что Лоренцо в своем решении руководствовался больше гуманностью, нежели политической дальновидностью.
Сикст IV был в ярости, и поместил Флоренцию под интердикт, но он был бессилен сделать что-то еще, поэтому флорентийцы не обратили на это никакого внимания.
Что же касается Эцио, его одним из первых вызвали на прием к герцогу. Он нашел Лоренцо на балконе, откуда тот смотрел на Арно. Его раны, хоть и были еще перевязаны, почти зажили, а бледность покинула лицо. Он стоял, гордый и высокий, и выглядел человеком, который полностью заслужил прозвище, что дали ему флорентийцы, – Il Magnifico, Великолепный.
Они поприветствовали друг друга, и Лоренцо указал на реку.
– Знаешь, Эцио, когда мне было шесть лет, я упал в Арно. Я чувствовал, как погружаюсь все глубже в темноту, и был уверен, что скоро умру. Когда я открыл глаза, я увидел рыдающую мать. Рядом с ней стоял человек, вымокший, но улыбающийся. Мать сказала, что он спас меня. Имя незнакомца было Аудиторе. Так началась долгая дружба между нашими семьями. Твоей и моей. – Он серьезно посмотрел на Эцио. – Прости, что не смог спасти твоих родных.
Эцио не смог найти слов, чтобы ответить. Безразличный мир политики, в котором границы между правильным и ошибочным часто смазаны, был тем миром, к которому он некогда прикоснулся, но после отверг.
