Сержант умерла. С её последним вздохом во мне развеялись и без того немногочисленные остатки человечности. Моя душа стала черствей иссушенного пустыней колодца. Такая же бесконечно непроглядная и тёмная…
Я любил её… Хоть и не осмеливался признаться в этих чувствах. Так они и погибли во мне. Утонули в том пустом, растерзанном безжалостностью жизни колодце души. Всё, что осталось от них, это слова, ни на секунду не покидающие мой рассудок: "Человек и боль – две части единого целого, название которому: жизнь…"
Рыжков Александр Июнь 2008 год
Ребята в школе смеялись надо мной. Обзывали отсталым и непрогрессивным. А я всё равно ходил с мобильным телефоном. Ни на что не променял!
"Это позавчерашний день, – твердил каждую перемену Саша, сосед по парте. – Все нормальные люди давно пользуются имплантами!" Что ж, его судить нельзя. Какой смысл, если он прав? Действительно, гораздо проще вмонтировать себе в зуб или в щеку крошечную микросхемку: и подзарядки не требует, и карманы не забивает. Не то, что допотопная пластина телефона. Возни с ним, конечно…
Но ведь это мобильный телефон моего дедушки! Которого, увы, уже давно нет с нами…
Я ношу телефон в память о нём. Не то, чтобы сильно хорошо его помнил. Был тогда маленький и непонятливый. Черты размыты, воспоминания обрывками. Но знаю точно, что дед во мне души не чаял. Ещё бы – первый внучек…
Помню, как плакал долго. Недели две, если не месяц. А когда пришёл в себя – полез в его кабинет. До меня никто туда не заходил всё это время. Иногда я видел, как отец стоит у двери, тянет руку к ручке и тут же одёргивает. Подносит ладонь к глазам и тяжело вздыхает, а то и всхлипывает. Только тогда я узнал, что взрослые мужчины тоже умеют плакать…
Я отворил дверь. Окутанная полумраком комната. Покрытая пылью мебель. Включил свет. Стало не так страшно. Порылся в массивном дубовом столе. Бумаги, скрепки, карандаши… Плакать не хотелось. Наоборот. Ведь мама говорила, что дедушке на небесах будет грустно, если я всё время буду раскисать. А если буду радоваться – то и ему хорошо будет… Вот я и перестал убиваться горем. Мне хотелось чего-то. Но не знал чего именно. Просто продолжал рыться в его бумагах – непонятных мне записях – и вдруг, нашёл мобильный телефон. Когда-то он назывался плоским. Но мне показался толстой и неуклюжей штуковиной. Ещё бы, в эпоху расцвета нанотехнологий!
Мне тогда представилось, что, забрав мобильный себе, я поступлю правильно. Дедушка был бы рад.
И именно поэтому все оскорбления и упрёки в адрес беспощадно устаревшего телефона я сношу с лёгкостью.
Вернее, сносил…
Это произошло на прошлой неделе. Хулиганы с 9-В, которых я боялся больше огня, отобрали мой телефон. Смеялись. Выписали пару пинков, когда попытался забрать. А потом один из них разбил телефон об асфальт. Я не верил случившемуся. Разве такое могло произойти? Слёзы лились по щекам тоскливыми водопадами. Когда я саданул обидчика под глаз, его друзья, да и он тоже, накинулись на меня и зверски избили.
Было школьное разбирательство. Было уголовное. Хулиганов отправили в детскую колонию. Меня – в больницу. Они здорово отделали мои рёбра – три сломанных. Про сотрясение мозга я вообще молчу…
Думая над случившимся, я всё задаю себе вопрос: "А был бы дедушка доволен моим поступком?"
Пусть я был и прав. Это что-то меняет? Ведь знал, что мог просто уйти и не лежал бы сейчас в больнице…
Я держал этот старый, мало на что годный набор углепластика и микросхем у сердца. Чего я хотел? Созвониться по нему с дедом?
Рыжков Александр Декабрь, 2007 год
Собака – лучший друг человека…
Я люблю собак. Несмотря ни на что, очень сильно люблю.
С чего бы начать это повествование? Мысли крутятся, вертятся, проносятся в голове калейдоскопом всевозможных образов и воспоминаний. Нет! Пожалуй, лучшего начала, чем смерть моего первого четыреногого питомца и не придумаешь.
Мне, конечно, тяжело сейчас писать эти строки. Очень тяжело… Соберись. Давай, писака, прекрати раскисать. Гораздо легче справляться с гложущими душу воспоминаниями и страхами, когда выплеснешь их наружу. Расскажешь кому-нибудь или напишешь на бумаге. Говорят, так проще. Хотя, если честно, от этого мне легче не так уж и становится, как хотелось бы. Но…
Я не хочу называть ни имен, ни кличек. Не нужно. Кому надо, прекрасно знают о ком пойдёт речь.
Он был великолепным доберманом. Плохо-воспитанным – да, наша вина этому. Но он любил нас, а мы – его. Как-то в драке с кавказцем он потерял щёку. Думали – умрёт. Уж слишком много крови потерял. Я помню, как отец зашёл ко мне в комнату и сказал, что с псом стряслась беда. Внутри у меня всё похолодело и сердце – словно тугим колючим обручем сдавило. Я выбежал к нему. На линолеуме в луже крови лежал мой пёс. Правая часть морды была похожа больше на месиво, нежели на морду стройного красавца добера. Пёс с невероятным усилием поднял голову и жалобными, полными боли глазами посмотрел на меня. Ох, как у меня тогда сдали нервы! Только бы вы знали, мои дорогие и любимые читатели! Как же я тогда психанул! Я был в классе девятом-десятом, не больше. Тинэйджер, с плотно засевшей в недоформированном мозгу голливудской боевиковой чепухой, у которого поехала крыша… Я забежал в родительскую спальню и схватил двустволку. Мной командовала мысль застрелить того кавказца, что так сильно изувечил дорогого и любимого пса. Благо, патроны лежали в сейфе, а до ключей не так-то было легко добраться… Отец выхватил у меня ружьё и треснул по физиономии. Пыл поубавился. До сих пор благодарен ему за это. Хорошо, что не забрызгал свои руки кровью того идиотского пса…
И как ведь мой добер попался: сорвался с цепи и просунул голову в решётку, ограждающую участок, охраняемый кавказцем. Так уж вышло, что голова застряла. И подлое животное не упустило возможности этим воспользоваться. Но самое ведь обидное, что кавказец просто охранял двор…
Хирург шил нашего добера несколько часов. Сомнений практически не было – погибнет пёс. Ан нет, выжил! Правда, ходил до конца своих собачьих дней с оголённой челюстью. Что твой терминатор вылитый! Ох его люди сторонились, ох боялись даже посмотреть! А, по большому счёту, добер был безобидным и игривым псом. Он-то и драться толком не умел. Ему лучше было – кирпичи да поленья грызть. Эх, барбосик ты наш…
Как я уже сказал, с воспитанием мы дали маху. Да, тут вина наша полная: семья большая и каждый думает, что не ему надобно собакой заниматься. Даже самого основного – выгула – у него не было несколько лет. Бегал себе по огороду и воробьёв гонял. Только в последние годы его жизни я всё-таки взял ответственность: начал каждый день выгуливать и, по мере возможности, воспитывать. Кстати, кто сказал, что старую собаку новым фокусам не научишь? Добер, всю жизнь не слушавшийся, начал даже некоторые команды воспринимать!
