Очень хотелось верить, что этот учёный гидролог, выписанный из Ортагеная, сумеет решить проблему с водой. Сейчас, как поговаривали, этот эльф изучал водные жилы где-то на северо-востоке домена.
Однажды Илидор поднялся повыше, под самую «крышку», рискуя задеть её крыльями и покатиться кубарем вниз. Поднялся, закрыл глаза и сделал вид, что тут нет никаких других драконов, принялся орать, вопить, кувыркаться в воздухе, и тогда наконец почувствовал, как разжимаются тиски вокруг его груди, как распахивается горло навстречу новой песне – про бесконечную свободу и бескрайнее небо, и про то, что самое лучшее на свете – это просто быть драконом, который способен на что угодно только потому что он так…
Хлёсткий удар по шее вышвырнул Илидора из состояния вопящего во всю глотку счастья, золотой дракон от неожиданности кувыркнулся в воздухе, со злобным рявком обернулся к тому, кто хлестнул его хвостом, и поток встречного воздуха едва не выкрутил ему крылья в этом развороте.
Перед Илидором, слегка помахивая крыльями, висел окостеневший сугроб и смотрел на золотого дракона пронзительными белыми глазами.
– Прекрати, – велела Хшссторга тоном, от которого подмораживало кишки. – Прояви уважение, глупый дракон, ведь не все головы полны этой юной придурью.
И старейшая развернулась-упала в нисходящий водный поток, как рыба, подныривающая под волну.
Илидор смотрел на белую драконицу, смотрел на других драконов, кружащихся в небе, и пытался осознать, что он только что услышал.
Хшссторга поняла, о чём он пел. И вдобавок Хшссторга рассердилась, как будто он пел не для себя и не о себе, как будто он попытался вытащить из глубины её памяти её саму, молодую и весёлую драконицу с головой, полной «юной придури», если, конечно, Хшссторга когда-либо была молодой и с придурью, что почти невозможно.
В голове Илидора бубухали маленькие каменные обвалы – прозрения.
Он может влиять на мысли других? Именно это поняла драконица в тот день в машинной, когда сказала ему: «Ты не понял, чем владеешь»?
Именно поэтому Ахнир Талай позволил ему переночевать в спальном доме в Квафе – потому что Илидор напевал, думая об этом? И вот почему происходили те мелкие странности, когда рядом с драконом кто-то произносил нечто созвучное его собственным мыслям, которые он катал туда-сюда по голове, мурча себе под нос какой-нибудь мотив?
Пение – его вторая магическая способность, его личный «Цхе-Тах»?
Тяжело взмахивая крыльями, едва ли понимая, что продолжает висеть в воздухе, Илидор присматривался к этой мысли. Странной она была, сказочной.
Золотой дракон вовсе не хотел поверить в странную сказочность, а потом обнаружить, что ошибся, потому медленно, спокойно осмысливал каждый случай, который можно было принять как доказательство, и пытался найти ему другие объяснения.
Если он может вложить в головы эльфам и драконам собственные мысли – разве Хшссторга, поняв это, не должна была в тот же миг натолкать тряпок Илидору в пасть и сбросить его в пропасть поглубже?
Если он способен пением… ну, скажем, угомонить Куа? Допустим, заставить его свалиться с крыши замка – нет, ладно, хорошо, не свалиться с крыши, а хотя бы слегка притихнуть и притвориться очень незаметным, благожелательным драконом?
А он может сделать так, чтобы с крыши замка сиганул Ахнир Талай?
Или если, думал золотой дракон, если пением он сделает так, чтобы Даарнейрии стало совсем-совсем не интересно с Рратаном, а очень интересно в развилке дерева бубинга с Илидором?
Сделав глубокий вдох, он решительно и невежливо вытолкал Даарнейрию взашей из своей головы.
Встряхнулся, хлопнул крыльями, разгоняя кровь, полетел к северным холмам Айялы. Глубоко дышал и старался сделаться таким же спокойным и безмятежным, как бесконечное небо, качавшее его в ладонях.
А он может заставить эльфов открыть ворота Донкернаса?.. Нет, это ничего не изменит. А вот если заставить их… не отказаться от Слова, взятого у драконов – отказаться от него нельзя, но если убедить эльфов никогда и ничего не желать от драконов «для блага Донкернаса и эльфского рода» – тогда драконы смогут перестать быть в Эльфиладоне…
Но как убедить в этом каждого эльфа Донкернасского домена и каждого эльфа других доменов – тот ещё вопрос. В Эльфиладоне, наверное, сотни тысяч жителей!
Тут мысль Илидора захлебнулась, ударилась о черепную крышку и рухнула без сил.
Вместо неё вернулась самая первая мысль, не восторженно-ребяческая, а холодно-змейская: если бы золотой дракон был на такое способен, и Хшссторга это поняла – она бы никогда, никогда-никогдашеньки не выпустила его из виду даже на миг, а вернее всего – попыталась бы как можно скорее избавиться от Илидора. Даже если бы для этого пришлось привлечь эльфов, ибо такой дракон, которого только что навоображал тут Илидор, – угроза для мира, и старейшей ли драконице этого не понимать. И старейшей ли драконице просто пялиться на него и ожидать, чем же это закончится.
Хшссторга не испугалась тогда, в машинной. Она сказала «Очень интересно», а не «О камень, скорее уберите от меня эту тварь!».
Илидор просто придумал сейчас невероятную способность, а на самом деле ничего такого он не может делать, припадки доброты Ахнира и всё прочее – не более чем совпадения, а «очень интересно» Хшссторге было нечто иное – к примеру, как золотой дракон умудрился посреди полного ничего загреметь в машинную.
Избившись о собственные возражения до полного обессиливания, Илидор стал спускаться, облетел напоследок по широкому кругу северные и восточные холмы Айялы, по рассеянности подошёл слишком близко к замку, и на него тут же уставились копьеметалки. Дракон забрал в сторону, приземлился на высохшую траву подальше от остальных драконов. Большинство уже сменило ипостаси на человеческие.
Хватит пререкаться с самим собой, решительно припечатал золотой дракон. Нужно спокойно проверить, на что он на самом деле способен.
Для начала, к примеру, можно посмотреть, сумеет ли Илидор убедить Арромееварда поговорить с ним.
* * *
Потребовалось не так много. Дождливый день (слышащие воду в такие дни делались чуточку рассеянными), лакомство (корешок бубинга, облепленный жуками-крылатками, – пришлось изрядно постараться, чтобы добыть его) и песня, которая как-то в Урреке не давала Илидору спать. В ту ночь он валялся на чердаке спального дома, а прямо под ним, в одной из комнат, женщина укладывала ребёнка и пела ему длинную-длинную балладу. Ребёнок укладываться никак не хотел, потому балладу женщина пропела много раз подряд, Илидор успел её возненавидеть, но зато и запомнил накрепко. Почему-то ему казалось, что сейчас она уместна.
То ли дождь, то ли песня, то ли хрустящие жуки-крылатки настроили Арромееварда на мирный лад. Собственно, он и до прихода Илидора что-то бубнил себе под нос и, можно сказать, обрадовался нежданному слушателю, насколько Арромеевард вообще мог радоваться чему бы то ни было.
Стражие, разумеется, наворчали на золотого дракона, которому отчего-то неймётся, и оставили дверь приоткрытой. Арромеевард в любой миг мог выйти из состояния ностальгического созерцания и метнуться в любое другое из возможных состояний, которых у этого старейшего не так много – в основном разные вариации гнева, от лёгкого раздражения до неуёмной тяги к разрушению всего, не успевшего увернуться.
Но пока он говорил.
– Маллон-Аррай, – старейший произнёс название континента со значением.
Золотой дракон сидел, опершись спиной о стену, одна нога согнута, рука лежит на колене и чуть покачивается, словно отбивая ритм. Камера Арромееварда не изменилась с тех пор, как Илидор был драконышем, и у него были связаны не самые добрые воспоминания с этим местом, так что он слегка нервничал.
– Кто дал название континенту? Вот скажи: оно похоже на эльфское или людское?
– Не похоже, – послушно согласился Илидор. – Его так назвали гномы?
Ну а кто ещё-то, если не люди и не эльфы? Заморские кедийцы?
