А вдали, за периметром, выл тот самый ветер, то ли собирая силы для броска, то ли ища в обороне слабое место.
Магический щит был поднят: в каждой семерке неподвижно стояли, воздев руки, двое магов-защитников и беспомощно застыли пятеро магов-доноров.
Кан обвел из взглядом… Рослые, часто уже седые, элитные Охотники Серого Ордена, мужчины и женщины. Семеро в каждой боевой единице.
Миг, растянувшийся в вечность, Кангасск переводил одичавший взгляд с одной семерки на другую, словно чувствовал, что что-то с одной из них не так. И верно: вот она, группа, где среди седовласых Охотников седьмым стоит щуплый юноша… Он согнулся, будто от непомерной тяжести, зажмурился и губу закусил так, что струйка крови стекает по подбородку… Флавус…
— Дуй в палатку, — повелительный голос из-за спины. Неслышно, незримо приблизился в ночи Серый Инквизитор. — Не мешай…
Одетый по форме (на этот раз его не застали врасплох), Серег опирался на свой внушительный посох. Через секунду он же следил за периметром, забыв о Кангасске.
— Серег! — крикнул ему Кангасск. И потребовал, упрямо и горячо: — Поставь меня донором в эту семерку!
Миродержец медленно повернул голову и обратил к человечку суровое мраморно-белое лицо. Синеву глаз не могла скрыть даже тьма…
— Хочешь узнать, каково быть донором? — ухмыльнулся он краем рта. — Иди и узнай.
Подтолкнув Кангасска вперед, Серег взял его за плечо и поставил скраю группы. Кажется, он беззвучно сотворил что-то магическое, но что, понять Кангасск уже не успел. Он вдруг почувствовал себя насаженным на крючок, но боль не была физической, она была хуже… Душу, ее и только ее драли на части… Воистину, если ад существует, то нет в нем никаких физических страданий…
Кангасск сгорбился, припал на одно колено; левой рукой он коснулся земли, а правой невольно сжал Лихт, который так и не выбросил, и холод, заключенный в самой сердцевине маленького светового шарика, мертвой хваткой впился в незащищенные пальцы. Было больно. И он отвлекся на эту боль. И она помогла ему пережить эту ночь.
Когда все закончилось, невидимый крюк, продетый сквозь то место, слева от сердца, где обычно болит душа, куда-то исчез. Перед глазами кувырнулось усыпанное безмятежными звездами небо, и наступила тьма…
…Кангасск растянулся на траве. Широко распахнутые глаза так и не закрылись. Из обмороженной руки выпал Лихт…
Кажется, кто-то гладил его по голове, мягко ероша волосы. Было тепло, даже уютно, так что невыносимо сильно не хотелось просыпаться. И он не просыпался. Блуждал в туманной полудреме… все-таки, как это здорово, когда тебя ласково гладят по голове!..
Как давно это было… Вспомнилась мама, но голос, тихонько читавший нараспев грустные стихи, был совсем не ее…
…С давних лет, с давних пор
Эта башня за миром глядит.
С острых северных гор
Снег в открытые окна летит.
Завывают ветра,
Одинокие песни поют
И печальные вести
На крыльях холодных несут.
Эта башня не дремлет;
Пространства пред нею, как стол.
Вновь в далекие земли
Хозяин суровый ушел.
Ветер с Юга примчался
И скорую встречу сулил
С той, кого он когда-то,
Давно, очень сильно любил.
Так случается часто,
Что сводит их вместе беда.
Ключ потерян от счастья,
Его не найти никогда…
Голос умолк и не напевал ничего больше. Видимо, пришла пора открывать глаза…
…Утро. Большой шатер; раньше Кангасск видел его только издали, а теперь лежал на чем-то мягком, накрытый шерстяным одеялом, и смотрел в самую его вершину, туда, где сквозь маленькое случайное отверстие, точно звезда на небосклоне, лился внутрь веселый солнечный свет.
Рядом сидела Влада. Глаза ее были печальны, как бывали иногда у Серега, когда тот — в редкие моменты — не злился на кого-нибудь. И Кангасск подивился, сколько же веков этой их печали. И о чем могут веками грустить миродержцы?.. Стихотворение все еще звучало в душе Кангасска, но он решил ни о чем не спрашивать.
— Как ты, храбрый Ученик? — улыбнулась ему Влада.
— Я… вроде, все в порядке… — он хотел потереть заспанные глаза, поднял правую руку и обнаружил на ней толстую повязку. Рука не болела, а от бинта пахло аптекой.
— Ты обморозил руку, — объяснила Влада, — моя вина: надо было сказать тебе, что сильно сжимать Лихт нельзя.
— Нет, это ерунда, правда… я бы и не заметил еще долго… Знаешь, мне… — он положил забинтованную руку на сердце. — Мне так пусто внутри. Как будто я слишком сильно, слишком долго боялся, или ненавидел, или любил… и от этого что-то перегорело…
— Это пройдет, Кангасск, — Влада нежно коснулась тыльной стороной ладони его щеки, гладкой, как у мальчишки. — С непривычки ты отдал все сразу. Охотники долго учатся командной работе, чтобы не истощать себя так… Не переживай, все восстановится, дай только время…
— Время, — меланхолично протянул Кангасск. — Может быть, кто-то специально вызвал витряника, чтобы вы с Серегом не могли заниматься пропавшим стабилизатором?
— Может быть, — спокойно ответила ему Влада. — Но с этим пока ничего нельзя поделать, придется потратить немного времени.
— Но… — хотел возразить Кангасск.
— Ты не переживай так, Кан, — мягко остановила его Влада. — Конечно, стабилизаторов еще никогда не крали, но это событие — лишь всплеск на поверхности Реки Времени, таких всплесков было на нашей памяти очень много. На то и есть миродержцы, чтобы улаживать подобные дела…
Смертного человечка такое объяснение не утешило. Река Времени просто не умещалась в его воображении. Даже сейчас ему хотелось немедленно что-то со всем происходящим сделать. И, похоже, под сердцем было уже не так пусто, и первые капли магического запаса легли на дно отдохнувшей души.
— Я тебе одежду принесла, Кангасск, — Влада указала на стопочку у кровати. Сверху лежали чистые штаны, и веяло от них не мыльным духом, а магией. Ну да, в них он прошел пустыню, кучу Областей, а недалече как вчера стоял в траве на колене и упал потом на мокрую от росы землю… Когда до Кангасска дошло, что лежит он под одеялом гол как сокол, он покраснел. Благо, для него это означало лишь немного потемневший загар на лице… — Одевайся, отдыхай и хотя бы эту ночь не вставай больше донором. И Флавуса не пускай, понятно?
