Маша, всё поняв без слов, подыграла. Ей не составило труда изобразить томно скучающую, рафинированно-интеллигентную даму; накрыв столик для чаепития, она церемонно пригласила старушку на яблочный пирог и шашлык. Это был такой театр, что Лере стоило титанических усилий удерживать на лице постную, серьёзную мину и не расхохотаться во всё горло. Не обошлось без гротеска: Машу понесло, и она начала разговаривать, как жеманница из девятнадцатого века.
– А вот откушайте-с пирога, любезная Нина Антоновна! «Цветаевский» называется, самый что ни на есть настоящий, какой, согласно легенде, подавали век назад в доме у знаменитой поэтессы.
Лера не знала, то ли ей сидеть с умным видом, то ли наступить озорнице под столом на ногу, чтоб не переигрывала. Нина Антоновна ушла сытой, но весьма озадаченной: видимо, Маша произвела на неё впечатление очень странной особы.
– Представляю, как она докладывает хозяйке: «Послышалось мне, будто вроде хохочет кто-то у них по ночам. Заглянула посмотреть, чё да как. А там такая мадама… С придурью, в общем, дамочка», – подражая дребезжащему старушечьему голосу, смеялась Лера. – Лидия Васильевна: «И что они делают?» А Антоновна ей: «А ничё… Чай оне пьють. А мужиков нету нихде».
– Я тебе щас дам… «дамочку с придурью»! – разгневалась Маша, а у самой лукавинки золотились на ресницах, как рыжие бесенята. – А-а-а… Грр!
– Так это не я, это Антоновна так сказала… бы, – шутливо оправдывалась Лера.
Но тщетно: она была повалена на траву и покусана за все части тела, до которых Машины зубы смогли дотянуться.
***
В этом году Лера купила рассаду помидоров и огурцов, которую посадила в теплице, а в открытом грунте посеяла редис и зелень для салатов. Хозяйка объяснила, когда и как пасынковать помидорные кусты, как часто поливать огурцы, чем удобрять и мульчировать землю. Советы опытного садовода оказались очень кстати.
Маша приехала усталая. Она то хмурилась, то щурилась, будто у неё всё время болела голова, и её странная рассеянность колола Леру невидимыми шпильками беспокойства. Солнце жарило землю на медленном огне, всё так же пахло мелиссой, по-прежнему светили звёзды, а вино разливалось теплом в животе и ласкало нёбо, но мир разваливался на куски. Это тоскливое чувство ныло в груди, подкатывало к горлу и повисало тяжестью на сердце.
Наконец давящая жара разрешилась грозой. Лера побежала закрывать теплицу, чтобы ветром не поломало помидоры с огурцами, и первые капли тяжело зашлёпали по её макушке, щекам и плечам. Темный полог туч веял холодом и тревогой, молнии сверкали, будто огромные фотовспышки. «Гррах-бабах!» – ударил гром, отдавшись в груди у Леры гулким эхом, где-то вдалеке заверещали потревоженные автосигнализации. Ливень хлынул сплошной серебристой стеной, моментально вымочив Леру до нитки, а она отчего-то застыла на месте в странном оцепенении. Нервы пели, вгоняя в каменное напряжение спину и плечи, а нутро дрожало холодцом от гибельного восторга: «Пропадаю, пропадаю», – как в песне.
– Иди в дом! Гроза страшная! – сквозь шум дождя и небесный грохот донёсся встревоженный голос Маши.
Она стояла на веранде с широко раскрытыми глазами, добела высветленными молниями. Шея не повиновалась, не гнулась, и Лера повернулась всем телом. Поскальзываясь на мокрых дорожках, она поплелась в дом, а в груди аукались отголоски беды.
Воскресное утро расплескалось безмятежно, ясно, предвещая погожий день. Солнце блестело в лужах, ветер сонно ворошил яркую, умытую зелень, а Маше понадобилось по делам в город. Лера неприкаянно бродила по участку, от нечего делать рыхлила в теплице, а потом вышла за калитку, пожёвывая стебелёк сорванной ромашки. Мокрая щебёнка глухо заскрипела под ногами. Заборчик соседей напротив был символическим, всего лишь по пояс, с большими промежутками между досок, и участок хорошо просматривался. Склонившись над грядкой в типичной садоводческой позе под названием «буква зю», соседская девушка Люба собирала землянику; Лера задохнулась и застыла как вкопанная при виде округлой попки, обтянутой светло-голубыми джинсовыми мини-шортиками, и длинных, ослепительных, гладких ног. Шортики были столь бесстыдно коротки, что открывали нижнюю часть ягодиц. Никакого целлюлита, ни одного лишнего волоска, только сводящая с ума и выбивающая сердце из ритма бесконечная длина…
– Здравствуйте! – обворожительно улыбнулась Люба, заметив Леру.
Выпрямившись, она нанесла ей ещё один удар ниже пояса – показала подтянутый, плоский животик с пупком, который хотелось украсить ягодкой, обмазать взбитыми сливками и облизать. Клетчатая рубашка была небрежно завязана под грудью; под лёгкой тканью упруго круглился наливной третий размер, и Лере чудился исходящий от него свежий запах дыни. Соломенная шляпка еле держалась на затылке девушки, а толстая русая коса золотилась на плече. Молочно-белая, свежая кожа, чистые и невинные, как утреннее небо, глаза, маленький вздёрнутый носик, озорные ямочки на щеках, улыбающийся вишнёвый ротик, полный мелкого жемчуга зубов – да, всё это звалось Любочкой и родилось девятнадцать лет назад, чтобы сейчас выбить из груди проходящей мимо Леры всякое дыхание.
– Здр… Кхм. – Хриплый, как со страшного похмелья, голос подвёл Леру, и она долго откашливалась, прежде чем выдавить из себя: – Привет, Люба. Уродились ягодки?
– Ага, – весело блестя ясной улыбкой, ответила девушка. – Хотите?
– Нет, что ты, спасибо…
– Да ладно, нам их всё равно девать некуда: вон какая плантация!
Люба отошла к деревянному столику, отсыпала из ведёрка ягод в дуршлаг и принялась полоскать их водой из пятилитровой пластиковой бутыли. Коротенькие резиновые сапожки жизнерадостно блестели, а солнце целовало светлый, чуть приметный пушок на открытой пояснице девушки. В прошлом году Лера видела мельком эту стройную русалку с волосами до попы и подумала вскользь, что, быть может, она запросто победила бы на каком-нибудь конкурсе красоты – легко взяла бы титул «Мисс Россия», а то и «Мисс Мира». Её «ягодка» в тот раз выглядела чуть скромнее и не произвела на Леру столь ошеломительного, крышесносного впечатления.
– Вот… Кушайте.
Нет, дынный запах не померещился Лере: это были Любины духи. К ним примешивался щемяще-сладкий, летний, светлый дух земляники – аромат далёкой мечты, хрупкой, как голубиное крылышко. Капельки воды поблёскивали на огромных ягодах, и всё нутро Леры сверху донизу стиснулось от невыносимой смеси тоски, нежности и желания.
