Я похлопал кормчего по животу. Он сразу открыл глаза, будто и не спал вовсе, и сел на койке.
— Ожерелье зовет, — сказал я быстро, не давая ему рта раскрыть. — Тебя, Руду и Три Ножа. Срочно!
Он кивнул и принялся натягивать рубаху.
— А где палубный и Три Ножа? Знаешь? — спросил я. Кроме кормчего, в кубрике никого не было: дрыхнуть до посинения, когда «Касатка» в гавани, — это его право, а в море Йошен спит меньше всех.
— Не-а, — ответил он, зевая.
Я побежал наверх. На палубе я налетел на Руду, едва не свалив его с ног.
— Ты чего? — недовольно проворчал он и ехидно добавил: — Не протрезвел еще?
Вот зараза!
— Тебя, кормчего и Три Ножа капитан зовет, — сказал я. — Где баллистер?
Палубный не ответил. Подскочив в два прыжка к борту, он свесился с него и заревел на всю гавань:
— Улих! Три Ножа! — А потом яростно замахал. — Сейчас придет, — сообщил он мне и пояснил. — Три Ножа в Шуху собрался. К оружейникам.
На палубе появился озадаченный баллистер. За ним, как огромная тень, вперевалку шагал Крошка.
— В чем дело? — спросил Три Ножа. — Ты надсаживал глотку так, что и на вершине Рапа слышно было.
— Ожерелье зовет, — ответил палубный. — Пошли к нему.
Три Ножа пожал плечами.
— Дрон, подожди меня, — сказал он напарнику.
Крошка почесал пятерней в затылке и сел там, где стоял. Руду и Три Ножа быстро ушли. Я поразмыслил малость, что делать дальше, и поспешил на корму, где уселся под раскрытым окном капитанской каюты, — мало ли что: вдруг Ожерелью снова понадобится гонец. На «Касатке» секретов не бывает: она ведь небольшая — на носу чихнешь, с кормы отвечают.
— Наконец-то, — услышал я голос капитана.
— Зачем звал, Ожерелье? — Это Три Ножа.
— Точно. Зачем? — Это Руду рыкнул.
— Урезонь свою глотку, чудище морское. — Голос у Ожерелья какой-то странный, на обычный непохожий. — От твоего рева у меня в каюте лампа качается. — Он сделал паузу. — Так. Наши планы меняются.
Ожерелье вдруг умолк. Остальные ждали продолжения, но капитан молчал.
В каюте что-то брякнуло, а потом заговорил кормчий:
— Не тяни, капитан.
Кто-то шумно вздохнул.
— Готовьте «Касатку» к выходу в море. На рассвете уходим, — сказал Ожерелье.
— Клянусь громыхающей задницей Старца! — Изумление палубного было безмерным. — Ожерелье, ты спятил!
— Инра несколько раз пыталась затащить меня к себе в постель. Я отказывался, потому что чувствовал — это плохо кончится, — пробасил кормчий.
Три Ножа разразился громким уханьем, заменявшим ему смех. Палубный с кормчим присоединились было к нему, но Ожерелье их резко оборвал.
— Стоп, — сказал он. — Я не шучу.
Смех стих. Они переваривали услышанное.
— Тогда ты либо на самом деле спятил, либо… — подвел итог Руду после молчания. — Выкладывай, — потребовал он.
Ожерелье ничего не ответил. Они ждали.
— Не тяни, капитан. — Это опять кормчий.
— Не могу.
— Что?!
Они были не то что удивлены, они поверить такому не могли. Впрочем, и я тоже. Я сидел и слушал, затаив дыхание.
— Сказать не могу ничего, — добавил Ожерелье. — Пока.
Он сказал это так, будто все уже было делом решенным.
— Послушай, Ожерелье, мы же собирались как следует подлатать «Касатку», — по голосу палубного было слышно, как он обескуражен, — сменить изношенную оснастку. Мага нет. Лекаря потеряли… — Руду внезапно оборвал себя и взорвался: — Да что случилось-то?!
— Мага я уже нашел. И нанял. Он — маг и лекарь. Дешево, — бесцветным голосом произнес капитан.
— Ожерелье, да ты, видать, и вправду сбрендил. — Палубный аж осип, чего с ним отродясь не бывало.
В капитанской каюте повисла настороженная тишина. Потом заговорил Ожерелье:
— Вы что же… Решили, что я и впрямь того? Ах… — И тут капитан загнул такое, чего я и от кормчего ни разу не слыхивал, а он мастер не только ломы в узлы завязывать.
После такого и видящим не надо быть, чтобы понять: капитан в полном порядке. Я попытался запомнить услышанное хотя бы отчасти, но быстро врюхался, что это мне не по силам. Такое учить надо. По отдельности. И не один день.
После того как раскаты капитанского голоса отгремели, кормчий осторожно нарушил тишину:
— Тогда, может, все-таки объяснишь почему?
— Нет. Повторяю: пока нет.
— Однако, — уронил кормчий.
В беседу вмешался ровный говор баллистера:
— Ожерелье, так не годится: все уже было оговорено, полватаги по кабакам не просыхает — и тут ты резко меняешь намеченные планы да еще и темнишь при этом, как девица на выданье. Чего-чего, а такого я, например, от тебя никак не ожидал. Думаю, палубный и Сова со мной согласны.
Руду и кормчий дружно заворчали.
— Хорошо, — произнес Ожерелье. — А если я скажу, что мы можем взять хороший куш? Такой, какой еще ни разу не брали.
Из окна донеслось удивленное разноголосое кряканье, а затем снова заговорил Три Ножа.
— Хороший куш? — переспросил он. — Допустим. Тогда другой вопрос: а стоит ли этот куш подобной спешки?
— Стоит.
— Каков же тогда этот куш?
— Большой, — отрезал Ожерелье раздраженно. — Три Ножа, я сказал достаточно.
— А по-моему, нет, — парировал баллистер.
— Ладно, — в сердцах сказал Ожерелье. — Это приказ. «Касатка» к рассвету должна быть готова. Пошлите людей по шухским борделям, чтобы вся команда к ночи была на борту. С отливом уходим. Кто не желает, пусть берет свою долю и катится в тартарары. Это и вас троих касается. Ясно?
— Ого, — произнес кто-то.
Я не понял кто. Я сидел под окном, сжавшись в комок и боясь шелохнуться. Творилось что-то странное, непонятное. В каюте капитана опять воцарилась тишина.
— Э-э, Ожерелье, так тоже не годится, — неуверенно протянул кормчий. — Мы ведь ничего не понимаем.
— А я ничего не могу сказать! — рявкнул капитан.
— Хватит! — перебил его палубный. — Мы сейчас просто-напросто перегрыземся, как свора псов над костью, — и этим все кончится. Три Ножа, отстань от капитана! Лучше вспомни — мы уже раз прошляпили богатый хабар из-за того, что излишне распустили языки. Помнишь?
Я помнил. Было такое дело. Шел купец с Архипелага на Побережье, камни вез драгоценные и много еще чего. И был у нас на «Касатке» один придурок — мозгов меньше, чем у медузы. Перепил он как-то и сболтнул лишнего. А Гил Рябой, сволочь еще та, смотался из гавани по-тихому и встретил купца на десяток верст раньше, чем мы его поджидали. В результате мы остались с носом. Правда, Рябой до сих пор боится заходить на Рапа, когда наша «Касатка» там стоит, но купец нам хвостом махнул и тю-тю. Три Ножа полудурку этому чуть голову в задницу не воткнул, а Ожерелье почему-то не дал братве распотрошить недоноска — только вышвырнул с «Касатки». Но, говорят, кто-то ему и без нас кишки наружу выпустил.
