Джой захлопнула дверь, прислонилась в ней спиной. Джон Папас стоял у прилавка, вытирая мокрый лоб. Он походил на себя в большей мере, думала Джой, чем с тех пор, как в магазине появился Индиго, но выглядел постаревшим и очень усталым. Он бесцельно перебирал в ящике старые монеты, не глядя на них.
— Вы с ним уже встречались? — спросила Джой.
Джон Папас мгновенно поднял на нее глаза.
— С кем, с ним? Думаешь, я стал бы встречаться с теми, кого зовут Индиго, Желтый Кадмий, как там еще? Думаешь, я из тех, кто водит знаком с людьми наподобие этого мальчика? Забудь. Я его в жизни не видел.
Что-то уж больно он рассердился. Ему это не шло. Джой сказала:
— Ну, так это выглядело со стороны. И еще было похоже, что музыку вы тоже узнали.
Она ощущала усталость, раздражение и еще что-то непонятное.
Джон Папас проглядел на нее очень долгое, как ей показалось, время. Глаза его были пусты — ничего в них, только ее отражения. Джой глазела в ответ, упрямо отказываясь моргать. Джон Папас поскреб в затылке и медленно улыбнулся, одним краем рта, как будто в губу ему засадили крючок.
— Джозефина Ривера, — сказал он.
Затем произнес что-то на другом языке и следом по-английски:
— Джозефина Ривера, откуда ты вообще взялась? Откуда ты, зачем торчишь со старым греком в пыльной старой музыкальной лавке? Почему не играешь в бейсбол, футбол, не гуляешь с мальчиками, не танцуешь? В кино, наконец, не идешь? — он все еще боролся с улыбкой, но она уже вторглась в его глаза.
— Бейсбола я не люблю, — ответила Джой. — Мальчиков у меня нет, танцую я плохо, все так говорят. А здесь мне нравится, помогать и вообще. Я просто хочу, чтобы вы объяснили мне, что происходит. Что уж такого дурного, спросить об этом?
Джон Папас вздохнул.
— А то, что отвык я от них, от разговоров, не связанных с музыкой или починкой инструментов. Поживи одна, вроде меня, так и забудешь, как люди разговаривают.
Он подергал себя за усы, за один, потом за другой, пригладил оба костяшками пальцев. И наконец, сказал:
— Джозефина Ривера, у тебя возникало когда-нибудь чувство, будто кто-то идет рядом с тобой — стоит лишь чуть повернуть голову и вот он? Но только, когда оборачиваешься, никогошеньки там нет. Ощущала когда-нибудь такое?
Джой кивнула.
— Вроде как кто-то смотрит на тебя, а ты его не видишь?
— Примерно так, — согласился Джон Папас. — И может, похоже еще на то, что смотришь-то ты сама, смотришь на что-либо, оно здесь, прямо через улицу, но только ты видишь маленький его кусочек, а целого — никогда. Такое с тобой бывает?
— Думаю, да, — медленно ответила Джой. — Абуэлита — моя бабушка, — когда я была совсем маленькой, повторяла, что если достаточно быстро повернуть голову, то можно заглянуть себе в ухо. Примерно на это похоже.
Джон Папас приобрел вдруг вид совсем усталый, отсутствующий.
— Ага, — сказал он. — Ладно, ты просто держи глаза открытыми, вот и все.
Он снова потер усы, сунул ящик с монетами под мышку и повернулся, чтобы уйти в мастерскую.
— Этот юноша. Индиго, — сказала Джой.
Джон Папас остановился, не оборачиваясь.
— Ничего не имею сказать. Иди домой, я нынче закроюсь пораньше, такое у меня настроение. До свидания.
— Ладно, — сказала Джой. — До свидания.
Голос ее звучал тонко, обиженно и она злилась на себя за это. Она шагнула к старику, собираясь спросить: «Хотите я завтра приду?» — и замерла, потому что снова вернулась музыка…
…теперь далекая, только почему-то во времени, а не в пространстве, звук, обладающий запахом, зеленым и смуглым, запахом яблок, и больших, нагретых солнцем перьев. Мелодия парит и просит и вдруг падает вниз, будто бумажный змей, то близкая, как мое дыхание, то настолько далекая, что мне приходится вслушиваться кожей, не ушами. Где это, где? Я должна попасть туда.
Она не сознавала, что шепчет последние слова, не сознавала, пока не услышала голос Джона Папаса:
— Что где? О чем ты говоришь?
— О музыке, — ответила Джой. — Та же музыка, откуда она?
Джон Папас молча глядел на нее.
— Здесь, сейчас, прямо сию минуту, — ошеломленно оглядевшись, она побежала к двери, крича: — Откуда она? Она повсюду, неужели вы не слышите?
Дверь, как всегда, заело, дергая ее, пытаясь дорваться до музыки, Джой потянула запястье и сломала ноготь.
Тут рядом с ней оказался Джон Папас, ласково положил ладонь ей на плечо. Музыка стихала, хоть Джой еще слышала ее волосками предплечий, ощущала ее вкус на пересохших губах.
— Ступай домой, Джозефина Ривера, — негромко сказал Джон Папас. — Ступай прямиком домой, нигде не останавливайся и ничего не слушай. Включи плеер и слушай его. Мы с тобой потом поговорим подробнее, может быть, завтра. Вот, держи, твои учебники. Ступай. Теперь домой.
— Это тот юноша, — сказала Джой. — Индиго. Музыка началась с него. Мистер Папас, я должна понять…
— Завтра, — сказал Джон Папас. — Может быть. Теперь домой.
Он пинком распахнул дверь, вытолкал Джой на улицу и уже опускал узкие жалюзи и переворачивал картонную табличку словом «ЗАКРЫТО» наружу, когда Джой вновь взгромоздила на плечи рюкзак.
Первое число месяца, поэтому к обеду приезжает Абуэлита. За стол уселись позже обычного, поскольку мистеру Ривера пришлось после работы ехать за Абуэлитой в пансион-интернат «Серебристые сосны» и потом везти ее домой. Она сидела за столом напротив Джой: маленькая, смуглая, кругленькая, гладкие черные волосы ее поредели, но сверкали по-прежнему. Каждый раз, ловя взгляд Джой, Абуэлита улыбалась улыбкой медленной и завершенной, как восход солнца.
Джой так толком и не знала сколько бабушке лет — отец любил повторять, что Абуэлита и сама-то не знает, — и с самого детства Джой было по-настоящему трудно представить ее отцовой матерью. Дело тут было не в отсутствии сходства, поскольку черные волосы, коротковатые пальцы и маленькие, изящные уши мистера Ривера были точь-в-точь как у Абуэлиты; дело было скорее в том, что глаза его никогда не принимали своенравного, неуяснимого выражения, никогда не мелькало в них быстрое, потаенное озорство, которое Абуэлита обнаруживала только перед Джой. Джой, совсем еще маленькую, донимала тревожная мысль, что Абуэлита вовсе и не член их семьи, просто она взяла их всех под свое крыло из каких-то одной только ей ведомых соображений и в любой миг может удрать к своим настоящим детям и внукам. Ей и поныне снились такие сны.
На громком каульском испанском Абуэлита расспрашивала сидящего рядом с сестрой десятилетнего брата Джой, Скотта, о его школьных делах. Скотт ерзал на стуле, гонял по тарелке куски и все поглядывал на отца. Мистер Ривера отвечал за него по-английски.
