— Пожалей несчастного отца, — послышался голос Найтли, жалкий, дребезжащий, совсем на него непохожий. — Мы бессильны против вас… но, умоляю, не позорь мою дочь перед всеми. По крайней мере отведи ее в лес.
Я словно окаменела. Солдат нагнулся, вытащил нож и перерезал веревку, стягивающую ноги. Потом сунул нож за пояс, схватил меня за плечо и потащил в чащу. Скрыться он, ясное дело, собирался от взора отнюдь не скорбящего отца, но монаха.
Он был очень занят и совсем не рассчитывал, что руки у меня будут свободны… и не озаботился снять с себя перевязь с оружием. Спешил, видно. Не спешил бы, может, до сих пор был бы жив. И только хлюпнул, когда я его собственным ножом перерезала ему горло от уха до уха, «открыла ему второй рот», как это жизнерадостно называли в «Морском чуде», где я и нагляделась, как это делается. Потом спихнула с себя труп и машинально одернула подол. В голове у меня шумело, но не успела я опомниться, как из кустов выбрался Найтли. Он подобрался совершенно бесшумно, чего я от него совсем не ожидала, и, казалось, не был удивлен увиденным, как будто сам все это и подстроил… А ведь и подстроил же!
— Уже управилась? — сухо осведомился он. — Развяжи мне руки.
Я молча полоснула окровавленным лезвием по веревке, стягивавшей его запястья. Он быстро выхватил у меня нож и вытер его об одежду мертвеца.
— Бери меч, Алиена, бежим. Некогда ждать.
Всю ночь мы продвигались в направлении, указанном Найтли. На север. Сначала двигались по звездам, а потом, ближе к полуночи, наткнулись на ручей и пошли прямо по воде, на случай, если по нашему следу пустят собак. Когда мы убегали, я почему-то прихватила с собой веревку, которой прежде была связана, и теперь подпоясала ею одежду и подоткнула подол. Пока что я слишком устала и отупела, чтобы задавать вопросы, и просто следовала за Найтли. Но, как видно, он устал еще больше меня и, когда уже брезжил рассвет, выбрался на берег и сказал, что нам необходим отдых. Там же, на берегу, мы и свалились.
Я проспала, судя по тому, как стояло солнце, когда я открыла глаза, часа два-три. Меня мучила жестокая жажда, язык прилипал к гортани, и кишки просто ссохлись. И это при том, что вода была под самым боком. Окончательно проснувшись, я напилась из ручья, пригнувшись к воде и не выпуская меча из рук. При этом услышала шелест в осоке и мгновенно распрямилась. Но это был Найтли. Он тоже проснулся и внимательно разглядывал меня… словно счета сверял.
— Сейчас попробую наловить рыбы, — сказала я ему.
Рыбину мне удалось поймать одну, но крупную, пятнистую, с розоватыми плавниками.
— Я почищу, — сообщила я Найтли. — Только придется есть ее сырой.
— Я мог бы вызвать заклинание огня, — задумчиво произнес Найтли, — но… нет, лучше попробуем сырую.
Мы принялись за рыбу, которая и сырая оказалась недурна.
— Тримейн остался к западу от нас, — рассказывал Найтли, выплевывая мелкие косточки. — Нам нужно двигаться на север, по направлению к Эрденону. Перейдем границу по реке. Главное — оказаться под юрисдикцией герцога Эрдского. Он не подписал с Тримейном договор о выдаче преступников. Правда, я не могу поручиться, что стражники не рискнут так же беззаконно пересечь границу, но я на это надеюсь. В общем, чем дальше мы успеем уйти на север, тем лучше.
— В Междугорье.
У него даже челюсть отвисла.
— Почему туда?
— Не знаю… мне показалось, что это важно… и что мы именно туда направляемся.
Он схватился за виски и пробормотал что-то вроде: «Я должен был это предвидеть».
Тем временем я закопала остатки завтрака. Найтли поднял голову и сказал строго, как учитель на уроке:
— Пока что нам важно добраться в Эрденон. В город Эрденон. Усвоила?
И мы двинулись в путь — умудренный жизнью, уверенный в избранном пути адепт и я, — кто? — заткнувши за пеньковую опояску дешевый меч из плохой стали.
Если бы не мои мрачные мысли, в лесу было бы даже неплохо. Погода была в самый раз для ходьбы, дождя не было уже порядком, и палая листва пружинила под ногой. Если мы уйдем от погони, нужно будет подумать о пропитании. Грибы, наверное, уже есть, и потом, охота… правда, стрелять не из чего, но я могу выстругать что-нибудь вроде дротика, а глаз у меня верный. Сквозь заросли боярышника, покрытого зелеными еще ягодами, мы выбрались на небольшую поляну, и тут Найтли остановился. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
— Я истощил свои силы, взяв такой разгон. — Он опустился на землю. — Погони пока что незаметно, и думаю, Алиена, мы можем позволить себе небольшую передышку.
Плюхнувшись рядом, я заметила:
— Я Селия. И всегда была Селией.
— Нет. — Он уверенно помотал головой. — Ту, что крестили в приютской церкви, действительно назвали Селией. Мое же создание именуется Алиеной.
— Что?
— Да, — торжественно произнес он. — Вот что я имел в виду, когда говорил, что дал тебе душу. Я — не твой отец, Алиена, я — больше. Я — твой создатель.
Меня прожгло от глотки до пищевода, словно я по ошибке вместо воды выпила стакан кислоты. Я привстала на одно колено.
— Ты… хочешь сказать… я — ненастоящая? Ты создал меня в одном из твоих атанаров? Я — гомункулус, или механическая кукла, вроде тех, что творил Альберт Великий?
— Нет, — поморщился он. — Твоя физическая оболочка действительно рождена в результате вульгарного плотского соития мужчины и женщины, о которых я ничего не хочу знать. Но она не имеет ничего общего с содержанием. Алиена — так зовется та, кого я поселил в этом теле…
Не знаю, что бы он сказал еще и что бы сделала я, но в это мгновение в боярышнике раздался сокрушительный треск. Я вскочила, вытягивая меч. При этом веревка, державшая его, развязалась, и я подхватила ее левой рукой.
Найтли быстро переместился на другой конец поляны.
Это были солдаты конвоя. Четверо. Очевидно, они прочесывали лес небольшими группами. Они что-то кричали, но из-за того, что я только что услышала, никакие слова до меня не доходили. С тем же успехом ко мне можно было обращаться по-китайски. И еще — очевидно, они были в ярости из-за гибели своего сотоварища и не собирались оставлять нас в живых. И они бросились на меня.
В «Морском чуде» среди бандитов и головорезов особым почтением пользовался Вальгард-душегуб, зарубивший в драке троих противников. Об этом кабацкая публика говорила как о чем-то совершенно неслыханном. А здесь было четверо. Впрочем, если бы они нападали по одному, это им было бы не в пример выгоднее. А так они присунулись ко мне все сразу, толкаясь и мешая друг другу.
Об этом я, конечно, тогда не думала. Я вообще ни о чем не думала. За меня думало — и действовало — мое тело, о котором Найтли так презрительно отозвался.
