— Я не усну. Вероятно, переутомился.
Тарлах посмотрел на огонь.
— Если владелица долины умрет, вместе с ней умрут наши надежды. — Рот его сжался. — Она, как всегда, была права. Без ее присутствия и слова поддержки нам не с чем обращаться к деревням.
— Может, женщины все-таки к нам прислушаются, — ответил лейтенант. — Иначе они погибнут вместе с нами.
— Прислушаются, но вряд ли поверят, — горько сказал Тарлах. — Да и почему они должны нам верить? Что знают они о нас, а мы о них? Раз в году мы приходим к ним, чтобы зачать детей, как животные в распоряжении скотника.
Брениан нахмурился.
— Тарлах…
— Нет, дай мне продолжить. Я только пытаюсь представить себе, как они отзовутся. Пока у нас были Гнездо и горы, мы могли держать женщин поблизости, но даже и тогда, я думаю, одна-две время от времени сбегали в Эсткарп в поисках лучшей — иной жизни. Когда Поворот вынудил нас спуститься на равнины, перемены стали неизбежны. Надо было это предвидеть. Теперь наши женские деревни совсем рядом с владениями волшебниц. Мы уже теряем женщин в больших количествах. Еще одно, максимум два поколения, и останется слишком мало женщин детородного возраста, чтобы наш народ продолжал жить.
— Они сознают это не хуже нас, но все же будь я на их месте, я бы тоже не хотел снова оказаться замурованным в какой-нибудь высокогорной крепости, где был бы еще более прочно связан, а мои потомки тоже вслед за мной. Присутствие владычицы долины, тот факт, что мы действуем совместно, ее рассказ о том, что мы стремимся создать — даже этого, возможно, было бы недостаточно.
Без этого мы совершенно безоружны.
Бреннан нахмурился.
— Колонны по-прежнему контролируют деревни и смогут заставить…
— Наш договор с Морской Крепостью не допускает этого.
— Рейвенфилд принадлежит тебе.
— Это большая долина, но ее одной недостаточно.
Нам нужен свободный доступ к землям Морской Крепости, которого мы лишимся, если нарушим договор с госпожой. — Глаза Тарлаха сузились. — Даже если бы клятва ничего для нас не значила, все равно мы не могли бы выступить ни против Морской Крепости, ни против любой другой долины. Верхний Холлек слишком хорошо помнит вторжение Ализона, и его лорды очень быстро объединятся и подавят всякую такую попытку. Даже в расцвете своей силы мы не смогли бы завоевать себе королевство там, где потерпели неудачу Псы с поддержкой оружия колдеров. И если мы попытаемся, то сами себя обречем. Кто после этого будет нанимать наши мечи?
— Я не предлагал предательство…
— Конечно нет. — Тарлах вздохнул. — Это все моя усталость, вероятно. Я, кажется, вижу все только в мрачном свете.
Бреннан колебался.
— Ты прав. Нам нужно получить поддержку женщин, если мы хотим достичь успеха, но не забывай, что нужно иметь и согласие командующих. Если поведем себя слишком необычно, добьемся только того, что станем отверженными.
Тарлах бросил на него быстрый взгляд. Это замаскированное предупреждение? Он выдал себя, показал, что для него значит владычица долины? Выражение лица товарища ни о чем подобном не свидетельствовало, однако…
В том, что произошло между ним и владелицей крепости, нет никакого бесчестья, и будь он человеком из любого другого народа, будь связывающие его обстоятельства иными, они бы уже поженились, но он сокольничий, командир отряда, одного из немногих сохранившихся отрядов, за ним идут, от него зависят пятьсот человек. Он мог бы отказаться от этого, назначив командиром отряда Бреннана и получив на это одобрение командующего, но случай и щедрость госпожи Уны дали ему возможность спасти свой народ от почти неминуемого уничтожения. Он не смеет сейчас нарушить обычаи, чего бы ни хотел в глубине сердца. Его сердца. Или ее.
Сокольничьи живут обособленно от всех, отгороженные своими странными обычаями. Когда в далеком прошлом корабли сулкаров привезли их в эти северные земли из южных крепостей, их сопровождали женщины и дети вместе со стадами домашнего скота. Сокольничьи расселили их в нескольких разбросанных деревнях, каждая под контролем одной колонны, а мужчины, ставшие наемниками, построили свое Гнездо и навещали женщин только, чтобы зачать новое поколение.
Гордость, стыд и страх заставляли их молчать о причинах изгнания, и за долгие годы они еще больше замкнулись, еще больше отдалились от подруг и потомства, и постепенно у них оставалась только дружба товарищей и соколов.
Они не всегда жили так, но в один черный день у них появилась Древняя, женщина из Древней Тьмы, и поработила их так тяжело и жестоко, что память об этом по-прежнему горит в сердцах сокольничьих.
Джонкара могла навязывать свою волю только через женщин, но любая женщина сокольничьих становилась ее потенциальным орудием. Большинство женщин отказывалось подчиняться ее приказам и платило за это смертью, некоторые сломались, а немногие служили ей добровольно в обмен на часть власти, которой она с ними делилась. И каждая женщина, поддавшаяся Джонкаре, менялась, становилась жестокой и злобной, радовалась боли и унижениям окружающих. Через эти совращенные тени Джонкара приобрела полную власть над мужчинами, которые были связаны с этими женщинами.
В конце концов ее власть удалось отчасти сбросить, хотя досталось это дорогой ценой, а уцелевшие оставили свою край и бежали, потому что Джонкара не была убита, ее только заковали, и все знали, что она ждет, ждет женщины, которая прольет ради нее кровь и снова освободит ее. Освободит, чтобы она смогла ужасно отомстить потомкам тех, кто заковал ее.
И вот из-за угрозы нового рабства сокольничьи-мужчины предприняли единственный, как они думали, возможный шаг, чтобы избежать рабства у Джонкары, если она снова вырвется. Они отказались от всяких привязанностей, от заботы и страсти, от любых чувств к своим женщинам, полностью отгородившись от них, за исключением кратких периодов, необходимых для спаривания.
Тарлах всегда знал это, но только после того, как принял службу в Морской Крепости, стала ему известна и другая сторона дела: почему женщины его народа, не менее гордые и доблестные, чем мужчины, приняли наказание и так долго выносили его. Мужчины были рабами Джонкары, с ними обращались жестоко, но они оставались мужчинами. А женщины утрачивали бесконечно больше, они становились инструментами страшного зла. Они гораздо сильнее боялись возвращения рабства, и этот страх заставлял их — во всяком случае большинство — оставаться пассивными долгие века после бегства на север. И даже сейчас, когда необходимость вынудила искать иной, лучшей жизни и, наконец, преодолела груз древней истории, женщины не пытались соединиться с мужчинами; напротив, они хотели совершенно обособиться от мужчин, возможно, в последнем усилии спасти их и бежать от них.
