Вдруг раздался резкий зов рога. Уже нависшие над Конаном всадники повернули назад, с явной неохотой покидая своих убитых и стонущих раненых, чтобы снова занять свои места в круге.
Конан с удивлением наблюдал за их маневром. Струйка крови стекала по покрытому пылью лицу, пачкая воротник его туники. Малак исчез. Нет, его схватили! Обмотанного сетью, его несли словно свинью на рынок, привязав руки и ноги к длинной жерди. В голове Конана пронеслось — не дожить до такого конца.
Он медленно обводил взглядом всех окружавших его. Несколько лошадей, оставшись без седоков, спокойно расхаживали между преследователями и жертвами. Схватить одну из них — и пробиться сквозь строй. Он так бы и поступил, если бы не Малак. Киммериец не сделал ни шага к лошадям. Рядом с ним лежали трупы. Раненые стонали, молили о помощи или протягивали руки в сторону круга молча стоявших всадников в черных доспехах.
— Ну, подходите же! — крикнул им Конан. — Пора кончать эту комедию. Или у вас кишка тонка?
То здесь, то там какая-нибудь лошадь дергалась вперед, словно угадывая тайное желание своего седока. Но все оставались на своих местах, лишь молчание было ответом киммерийцу.
Стук камней, катящихся по склону, возвестил о появлении двух всадников, до сих пор стоявших на вершине холма. Большой воин с золотой резьбой на доспехах остановился в десяти шагах от киммерийца, но второй, с лицом, закрытым кожаной маской, проехал еще половину этого расстояния, прежде чем натянул поводья. Конан напрягся. Он ничего не знал о незнакомце, скрывавшем под маской лицо и под черным шерстяным плащом всю фигуру. Но если настал час последнего боя — Конан был готов.
Руки одинокого всадника прикоснулись к шлему. Сначала снятый шлем, а затем и сброшенная маска открыли голову незнакомца. У Конана перехватило дыхание. На него глядела женщина, темноглазая, с высокими скулами, волосами цвета воронова крыла, заплетенными в тугие косы и уложенными вокруг головы. Она была красива. Так, как бывает красива женщина зрелая, оставившая позади первый цвет юности.
Но в этой красоте чувствовалась какая-то ярость: в манере держать подбородок, во взгляде, словно пронзающем человека насквозь. Плащ был отброшен назад, открыв штаны для верховой езды и тунику черного шелка, облегающую каждый изгиб округлой груди и полных бедер. Конан глубоко вздохнул. Из всех женщин мира он меньше всего ожидал увидеть перед собой именно эту.
— Тебя называют Конаном, так? — ее голос был чувственен, но и царственно величествен.
Конан не ответил. То, что она оставила свои благоухающий дворец и тенистые сады и уехала в этот палящий знои, — уже было достаточно удивительно. Но то, что она это сделала, чтобы разыскать его (а это было очевидно), — внушало тревогу. Ну да не зря он уже пожил среди тех, кто называл себя цивилизованными людьми, а его — варваром. Он усвоил главные правила выживания в их мире. И вот теперь от него не дождутся ни одного слова, пока он не узнает хотя бы что-то еще.
Итак, долгое молчание было его ответом. Всадница нахмурилась:
— Надеюсь, ты знаешь, кто я?
— Ты — Тарамис, — просто ответил Конан. При этом ее лицо стало еще более недовольным.
— Принцесса Тарамис, — сказала она с ударением на первом слове. Лицо Конана не изменило своего выражения, не опустил он и меч из боевого положения. — Я — наследная принцесса королевского дома Заморы. Тиридатес, твой король, — мой брат.
— Тиридатес — не мой король, — отрезал Конан.
Тарамис улыбнулась, словно ощутив под ногами твердую, знакомую почву.
— Ну, да — вздохнула она. — Ты же с севера, варвар, не так ли? Да к тому же — вор?
Конан словно оцепенел, не давая себе оглянуться, даже чтобы посмотреть, не подкрадываются ли к нему сзади черные воины с сетями.
Он чувствовал, что главная опасность могла исходить от женщины, стоявшей перед ним.
— Что тебе от меня нужно? — спросил он.
— Чтобы ты послужил мне, Конан-ворюга.
Ему уже было не впервой наниматься к кому-нибудь и получать золотые монеты за какое-либо особое похищение. А сейчас такому предложению альтернативой был последний короткий бой с воинами в черном. Но чувство противоречия пересилило.
— Нет.
— Ты отказываешь мне? — Тарамис не верила своим ушам.
— Мне не нравится, когда на меня охотятся как на зверя. Я не дикий кабан, чтобы накидывать на меня сети.
— Я могу дать тебе много. Больше, чем ты когда-либо сможешь иметь, даже удачно воруя. Будешь жить во дворце, как придворный…
Конан покачал головой:
— Ты, делая такой подарок, забыла об одной мелочи, которая очень важна для меня. А я не просил и не буду просить ее у тебя.
— Всего-то одна мелочь! Какая же, варвар?
— Моя свобода, — киммериец улыбнулся улыбкой загнанного стаей гончих волка. — И вот ее-то я добуду себе сам.
В темных глазах принцессы Заморы блеснуло удивление.
— Неужели ты и вправду надеешься победить всех моих воинов?
— Они смогут убить меня. Но это тоже свобода. Свобода погибнуть в бою, но не быть рабом.
Уставившись на него, принцесса произнесла, словно не замечая никого вокруг:
— Невероятно. Свиток говорил правду. — Она резко тряхнула головой, словно возвращаясь к действительности, и сказала: — Ты будешь у меня на службе, Конан, и ты еще попросишь моего дозволения на это.
Высокий воин с резным золоченым львом на груди вступил в разговор:
— Негоже тебе торговаться с этим. Позволь мне заняться им, и мы доставим его в Шадизар запакованным в сети, как его дружка.
Не отрывая глаз от Конана, Тарамис сделала движение, словно отгоняя муху:
— Помолчи, Бомбатта.
Она протянула руку к киммерийцу, ладонью вверх, словно изучая пальцами что-то. Груди Конана коснулся легкий ветерок. Он почувствовал, как шевельнулись все до единого волоски на руках. Он сделал шаг назад. Поудобнее поставив ноги, он покрепче сжал рукоять меча. Пальцы Тарамис опустились, и она повернула голову к сооружению, возведенному Конаном:
— У каждого человека есть самое сокровенное желание. Что-то, ради чего он может убить и может отдать свою жизнь.
С воротника туники она сняла золотую цепь с мелкими звеньями, с которой свисала капля алмазного кристалла чистой воды. Она зажала камень в левой руке, а правой показала на грубый алтарь:
— Смотри, Конан. Ты увидишь то, что ты ищешь.
Между ее пальцами, снимающими кристалл, забились сполохи алого пламени. Лошади всадников взволнованно заржали. Лишь конь Тарамис стоял неподвижно, хотя и вытаращив от ужаса глаза. Его бока ходили ходуном. Вспышки шли одна за другой, все чаще и чаще, и вот уже непрерывный поток ярко-красного света исходящий из ее кулака, осветил все вокруг.
