Я сидел и прислушивался к себе, я удивлялся себе, я не мог поверить себе. Я давно жил один, я запер прошлое в тяжелый старый сундук, и ночью, распахнув окно, выбросил ключ в душную темноту, а потом тащил огромный сундук по спящим улицам, спотыкаясь, падая и разбивая колени, – и столкнул с моста. И бродил до утра, искренне желая, чтобы рассвета больше не было в этом мире. Я давно жил один, я привык жить один, я дал себе слово ни о чем не вспоминать, и дал себе слово больше не повторять этот путь. Мне казалось, что я навсегда сыт по горло своим прошлым…
Но встречались наши взгляды, и Наташа едва заметно улыбалась, перебирая светлые волосы. Был вечер. День первый.
Мы пили кофе в уюте и тепле, а Залужная вдруг заторопилась, заспешила домой, словно только сейчас вспомнив, что завтра не воскресенье, а четверг и всех нас ждет работа. Чертовски не хотелось уходить – вновь предстояло пересечь без подручных средств какое-то совершенно венерианское Море Грязи, и разве только потому?.. Я попробовал было намекнуть на еще одну, кажется, пятую или шестую чашку кофе и Наташа, бросив на меня быстрый одобрительный взгляд, уже поднялась и направилась в сторону кухни, но Лариса вскочила с дивана и решительно заявила:
– Нет, Наташка, хватит кофе лакать! Нам еще переться, да еще автобуса ждать. Мне завтра к семи к моим недоразвитым. Леха, собирайся! Книжку не забудь.
Мы с Наташей улыбнулись друг другу на прощание, и я успел узнать ее телефон, и сразу и намертво запомнил эти шесть цифр, а потом Лариса потянула меня к лифту, бормоча что-то о кофе, грязи и погоде.
А погода ничуть не изменилась, в этом мы убедились, выйдя из подъезда. Было все так же сыро, да еще и холодно вдобавок, потому что с окрестных полей дул неприятный порывистый ветер. Часы мои показывали половину двенадцатого, однако, несмотря на столь позднее время и премерзкое состояние атмосферы, подростки продолжали нести вахту в этих междудомных пространствах, которые язык не поворачивался назвать дворами. Я подумал, что мы в пятнадцать лет не сидели возле дома, мы шумной оравой болтались по вечерним улицам, лихо курили и гоготали под фонарями на перекрестках, и пели под гитару дурацкие песни, которые тогда вовсе не казались нам дурацкими, и наперебой острили вслед спешащим в общежитие студенткам.
Подростки Хуторов не имели возможности бродить по окрестностям – слишком грязными были окрестности.
Я вновь переживал только что состоявшуюся ничем, на первый взгляд, не примечательную встречу. Я пытался разузнать у Залужной о Наташе: кто она, что она, давно ли знает ее Залужная, но Лариса по обыкновению своему меня не слушала, чертыхалась, говорила о чем-то своем и временами восклицала: «Нет, Леха, признайся: спасла я тебе субботний номер или не спасла?» – и я признавался, и мы договорились, что Лариса завтра разыщет Гришу, отдаст книгу и в пятницу принесет перевод, сколько там Гриша успеет, а как воздать Грише – это уже моя забота.
Так мы добрались до остановки и перекурили в ожидании автобуса. Ноги у меня совершенно промокли, и я чувствовал себя очень неуютно. Вокруг было тихо и пусто, все, кому надо было покинуть Хутора, уже покинули их и давно сидели у телевизоров или и вовсе спали. Утекали последние минуты очередных суток и я уже начал подумывать о том, что никакой автобус до утра не забредет в эти окаянные края, и придется идти к цивилизации по выбитому дождями и колесами асфальту, уповая на шальное такси. Лариса повествовала о происшедшем с ней очередном приключении. Будучи дома на больничном по случаю простуды, она вдруг, по ее словам, почувствовала необычайную слабость и желание немедленно бросить пост у газовой плиты и лечь на диван. Она подчинилась этому странному то ли желанию, то ли даже требованию, легла – и глаза ее сами собой закрылись и в голове замигала огненная формула: дубль-ве или, скажем, дабл-ю в квадрате. А потом формула пропала, но непонятная слабость не давала возможности подняться с дивана, и только запах сгоревшей картошки… Тут Лариса прервала рассказ, потому что из-за поворота огненной приятной формулой полыхнули фары автобуса.
Автобус переплыл лужу и с треском распахнул дверцы. Из салона, брезгливо морщась и подбирая полы плащей, посыпались в грязь последние поздние хуторяне. Лариса вскочила на подножку, я собирался последовать за ней и нашаривал в кармане талоны, и вдруг заметил в маленькой колонне, двинувшейся в нелегкий путь, Костю. Костя удалялся, засунув руки в карманы короткой куртки, в своей обычной бело-голубой динамовской спортивной шапочке, и смотрел под ноги, хотя и не делал никаких попыток выбирать, где почище.
Двери с шипением начали закрываться и я заторопился в автобус. Попытался еще раз увидеть Костю из окна, но увидел только свое нечеткое отражение. Автобус рывком тронулся и я едва удержался на ногах. Извлек талоны, клацнул компостером и сел рядом с Залужной.
– Кого ты там обнаружил? – зевая, поинтересовалась она.
– Соседа. Парень в десятом классе, завтра в школу, а пошел куда-то на ночь глядя.
– Пассия, – расслабленным голосом отозвалась Лариса. – Самый возраст по пассиям ходить, стихи в подъездах читать. Пейзанки, то бишь хуторянки, тоже любить умеют.
Я покосился на нее и промолчал. Конечно, Костя вполне мог направляться на свидание, я в пятнадцать лет тоже околачивался под окнами одноклассниц, но вот только время… Как-никак, первый час новых суток.
Так получилось, что в свою теперешнюю квартиру, доставшуюся мне после развода по обмену, я въезжал в то же время, когда в соседнюю въезжали Рябчуны. До этого они несколько лет жили в столице, но вынуждены были вернуться в полупровинциальный Степоград, дабы присматривать за одолеваемой болезнями матерью Бориса. Костиного отца. Борис устроился в наш сельхозинститут, Марина работала в школе. Нельзя сказать, что мы уж очень дружили, но друг к другу захаживали и были в хороших отношениях. Чаще всего я общался с Костей – спокойным, рассудительным долговязым подростком, увлекавшимся, как это ни странно в наше время, чтением. Не восточными единоборствами, и не тяжелым роком вперемешку с «Ласковым маем», и не хождением в видеосалоны, где на экранах однообразно восклицали и всеми возможными способами лупцевали друг друга мускулистые человекоподобия, а именно чтением. Книгами. Книг у меня было немало. Пожалуй, они были единственным богатством, которое я накопил, не считая серенькой моей «Любавы», и Костя иногда вечерами заходил ко мне, возвращал прочитанные книги и брал новые. Мы обменивались мнениями, просто говорили, и мне были интересны наши разговоры, потому что я на двадцать с лишним лет обошел этих сегодняшних подростков, и хоть и помнились мне мои пятнадцать – далеко уже уплыли мои пятнадцать… Видимо, наши разговоры были интересны и Косте, потому что он никогда не торопился уходить. Правда, последние недели две он не появлялся.
