- А меня чем осчастливят? – поднимаю бровь я.
- Зубочисткой в конвертике[8]! – смеется Кава, подвигая мне тарелку. Я вяло копаюсь в бутербродах с икрой, семгой и селедкой. Ну почему, почему я должна это есть? Я колбасы хочу. Я хочу булок с маслом и вареньем. Я хочу… Но Кава не даст. Фоморская королевишна должна есть рыбу два раза в день – утром и вечером. Потому что уследить, что она жрет на обед, нет никакой возможности. А на обед она – то есть я – опять будет лопать мусорную человеческую пищу. Силос, как выражается Кава. Ну и пусть.
- Ада! – строго говорит моя мучительница. – Сей же час умерь свою жадность и начинай есть по часовой стрелке все, что здесь лежит. Пока не съешь, никуда не пойдешь.
Я снова расплываюсь в улыбке. Приятно, когда тебя любят удушающей человеческой любовью. Нет ничего лучше нежной тирании заботливого сердца.
- Бабка рассказала тебе про свои матримониальные планы?
Кава неодобрительно дергает плечом. Ей кажется, что мне бы следовало еще повертеть хвостом (ее собственное выражение).
Фоморы, заключившие брак с благословения матери рода, вскоре уходят в бездну. И там приступают к Главному Делу. Все, что было до законного брака – семьи, любови, романы и шашни с людьми – забывается. Исключения редки. Но мой случай – именно такое исключение.
- Я ведь остаюсь здесь? – уточняю я.
- Не нравится мне это. – Кава вздыхает.
Конечно. Она-то хотела другой судьбы для меня, своей любимицы (мне нравится так думать). Пусть бы я еще погуляла, еще побезумствовала, вышла пару раз замуж за земных мужчин, родила несколько полукровок, смуглых пловцов, удачливых рыбаков, океанологов с толикой морской соли в жилах – а там привели бы мне на порог настоящего фоморского принца, жестокосердного и хладнокровного. И я ушла бы вместе с ним в море, оставляя позади тихо скорбящего ангела в опустевшем доме своем. А через пару лет Мулиартех вынесла бы из ванной орущее, бьющее хвостом синее дитя с перепонками между пальцев. И положила бы перед Кавой. И произнесла бы ритуальную формулу Заботливого Сердца. А Кава узнала бы в малыше мои черты и заплакала от вечной фоморской печали, наполняющей ее душу до краев уже две сотни лет…
Но в этот раз судьба сама вертит хвостом. Не будет у меня ни принца с бездной в очах, ни целого океана для нас двоих. Я выйду за слепого провидца, к которому сходятся реки божественной воли. И буду жить с ним на земле, исполняя веления матери рода, пока муж мой не умрет. Или я. Или я.
Короток век фоморов, оставленных бездной.
- Кава, она тебе ничего не объяснила? – пытаюсь я выведать хоть что-нибудь о том, с кем рядом пройдет моя земная жизнь.
- Инвалид! – рубит Кавочка. – Хоть бы выбрала тебе молодого, крепкого, сильного, а то какой-то калека! Разве ж так можно?
- Кава… - Я укоризненно качаю головой. – Он же провидец. Зачем ему другая сила? Что он будет с нею делать – здесь, среди людей?
- Ну и выдали бы за него полукровку! – не отступает Кава. – Полукровки бы с него хватило.
Я не могу удержаться от улыбки. Кавочка общается с фоморами королевских кровей сотни лет, но ее мысли – это мысли человека, да к тому же человека из низов. Отборные девки выходят за лучших парней. А покалеченный инородец должен удовольствоваться вековухой-бесприданницей. Политика морганатических браков для нее - тайна за семью печатями. Ей не понять, что моя миссия – самая почетная из всех возможных. В глазах Кавы я – жертва. Бедная человеческая женщина…
- Значит, придется ждать, - подвожу итоги я, - пока все само не выяснится. Теперь, когда я все сожрала – нет, не спрашивай насчет добавки, даже не пытайся! – я иду на работу.
Кава провожает меня жалостным взглядом. Я выхожу из кухни, стараясь держать спину прямо. Но плечи у меня помимо моего желания театрально опускаются, нагнетая драматизм ситуации. Мы, фоморы, неисправимые притворщики.
Перед дверью квартиры суета. Сосед входит в лифт, волоча на буксире сына и дочь, занятых обоюдным лупцеванием. Брат, пухлый подросток с лицом ангела итальянского кватроченто, блеклым и грустным, старательно пихается, отбиваясь от сестры – азартной десятилетней дьяволицы. Завидев меня, все трое произносят невнятное «здрысссть» и утрамбовываются в угол с любезно-отчужденным видом. Я киваю с рассеянным видом, приличествующим «профессорше». Это у меня легенда такая. Я вроде бы где-то преподаю – значит, профессор. Ша. И в моем присутствии надо вести себя примерно, даже если ты отец двоих неукротимых детей или подросток, у которого сестра – аспид в образе человеческом.
Интересно, как бы они себя повели, узнав про меня правду? Хотя бы часть правды?
* * *
Весь день оглядываюсь. Как будто спина чешется, зудит кожа на затылке, горят уши, я передергиваю плечами, поправляю ворот рубашки, мотаю головой. Человеческий вариант буйвола, которого донимают слепни. Когда у тебя проблемы со зрением, его нишу занимает вся прочая сенсорика. Какому из моих органов чувств кажется, что за мной следят? Звук одних и тех же шагов за спиной, запах одного и того же тела, идущего по моему следу, - оно ли это? Или что-то другое? Но я чувствую опасность. Точно осыпается листва с дерева под твоим окном – и только ночью, когда умирают звуки, становится слышно, как проходит время.
Внезапные «здрасьте!» студентов и коллег делали это скрытное присутствие кого-то еще совершенно невыносимым. Я изводился, изводясь, вел лекции, изводясь, отвечал на вопросы, изводясь, сидел на кафедре, изводясь, пошел в буфет. И все ждал, ждал, что вот сейчас подсядет за столик незнакомый человек с неуловимой хитрецой в голосе и заговорит о странном. Не случилось. Мой рабочий день подходил к концу, но ощущение не проходило, давило на плечи, стягивало голову обручем. Перебрав все мыслимые и немыслимые причины своего дурацкого состояния, я решил: пусть это будет простуда. Или грипп. Пойду куплю в аптечном киоске чего-нибудь противовирусного.
Тут-то все и началось.
Рядом со мной вскрикнула женщина. Вскрикнула так, словно оправдались ее тайные страхи, избавляя от необходимости мучиться дальше. Точно натянутая струна лопнула. Я резко обернулся и замер от ужаса, увидев ЛИЦО. И даже два. Первые реальные лица в моей жизни.
Не спорю, моя прозопагнозия лишила меня представления о том, как выглядят мои знакомые. Но в целом я представляю, как должны выглядеть люди. И какого цвета они должны быть.
Сначала мне показалось, что это пара негритянок – постарше и помоложе – пялится на меня во все глаза. Но они были СИНИЕ! Глубокого синего цвета, такого же, как ясное вечернее небо над красной полоской заката. И на обоих лицах были серебряные глаза, круглые выпуклые глаза с идеально круглым зрачком посередине. И еще у синих женщин были роскошные волосы, тяжелые даже на вид, точно отлитые из металла.
