* * *
В лавке зеленщика я встречаю старушку из дома напротив. Она улыбается и кивает; ее корзинка уже полна. - Вы плохо выглядите, Судья... Уж не перетруждаетесь ли вы на работе? - Ну что вы, - говорю я. - Вовсе нет, я скорее ленив, чем ревностен... Позвольте, я помогу вам донести корзинку до дома. Нам ведь все равно по дороге. Она с радостью соглашается, и мы идем, неторопливо и чинно, по тенистой улице, под сенью груженных ягодами черешневых веток. Прохожие, завидев меня, переходят на другую сторону. - Прежде вы не были таким задумчивым, - с беспокойством говорит старушка. - Вот уже почти неделю из окон вашей квартиры не доносится ни звука... К добру ли это? Она улыбается. Я вздыхаю. Мне хочется спросить ее мнения: верит ли она, что на свете - по крайней мере, в обозримой его части - найдется человек, готовый отказаться от чудовищных денег только потому, что ему неприятно меня убивать? Я понимаю, что не могу ее об этом спрашивать: тогда она почувствует себя виноватой. Она, в отличие от моих вечных незваных гостей, совестлива. Если бы ей удалось убить меня - хоть бы и тогда в парке, при помощи яда, - она долго переживала бы и даже, возможно, умерла от раскаяния... - Я думаю о том, кто все-таки получит эти деньги, - говорю я вслух. - Бог с вами, - пугается старушка. По счастью, ее дом уже близко. Разговор не имеет продолжения; я отдаю ей корзинку (она совсем не тяжелая), и мы прощаемся.
* * *
Мне надо с кем-то посоветоваться. Некоторое время я хожу взад-вперед по комнате; потом звоню в дверь напротив. Сосед обедает и приглашает меня разделить с ним трапезу. В его просторной гостиной почти нет мебели - только овальный стол в центре, семейные фотографии в ореховых рамочках и - от пола до потолка - пестрые плакаты разных лет: с них коллективно улыбается любимая футбольная команда моего соседа. Он вегетарианец. Я беру из блюда большое яблоко и, откусывая по маленькому кусочку, пересказываю разговор с Георгом. Сосед слушает внимательно. - Исключительно смело, - говорит он наконец. - Спецпремия за оригинальность. - Ты не понял, - говорю я. - Он не собирается меня убивать. Он в самом деле хочет доказать отцу, что мир гораздо лучше, чем тот о нем думает. Сосед грызет шпинат. Вид у него озадаченный. - В этом-то и штука, - говорю я. - Он романтик. Ну и в самом деле хочет поскорее жениться на этой своей Ладе. А для этого нужны деньги. Сосед смеется: - На твоем месте я держался бы от этой компании подальше... Глаза его за персиковыми стеклами кажутся маленькими, гораздо меньше, чем на самом деле. Моя смерть на дне их задремала - но ненадолго.
* * *
Вернувшись утром с работы, я обнаруживаю, что в окне старушки из дома напротив сидит снайпер. Сама старушка заперта в ванной. Ей плохо; я вызываю "скорую". К снайперу приглашать врачей поздно: он остывает поперек подоконника, и кровь его капает наружу, в старушкин палисадник. Мне противно и стыдно; пока врачи делают старушке укол, я успеваю кое-как прибрать в ее комнате: вынести мертвое тело, затереть красные пятна на подоконнике и на полу. Старушка отказывается ехать в больницу. Врачи уезжают; я начинаю просить прощения, но старушка слабо машет рукой: - Ах, оставьте, Судья. Это ведь уже в четвертый раз, я почти привыкла... Из моего окна отлично просматривается ваш кабинет - так стоит ли удивляться такому вниманию... Честно говоря, я уже давно подыскала маленький домик неподалеку отсюда, на окраине, - она улыбается. - Правда, на это нужны деньги, а я не уверена, что кто-то захочет купить у меня вот эту квартиру... - Мне будет очень жаль, если вы переедете, - говорю я честно. - Но, если хотите, я куплю квартиру у вас. - Я знаю вас уже много лет, - говорит она без улыбки. - И чем больше знаю, тем сильнее удивляюсь: за что на вас так ополчился ваш нынешний сосед? Что вы могли совершить такого, чтобы заслужить столь ужасную кару? - Не так уж она ужасна, - возражаю я. Старушка качает головой: - Она чудовищна. Еще никто не выигрывал битвы с большими деньгами. Во всяком случае в той части мира, которую мы имеем возможность обозревать... Укол начинает действовать, и старушку клонит в сон. Я помогаю ей улечься и, когда она засыпает, беру в кладовке шланг и тщательно поливаю траву и цветы в палисаднике.
* * *
Георг звонит через две недели. Я сразу узнаю его голос. - Господин Судья? Извините. Я не отрываю вас от важных дел? Важных дел у меня нет никаких. Я лежу на диване и слушаю классическую музыку, глядя в пятнистый, как лунная поверхность, потолок. - Господин Судья, может быть, вы найдете время встретиться со мной и с отцом? Он очень уважаемый в городе человек. Наверное, он отыщет аргументы, которых не хватило мне... - Молодой человек, - говорю я, поудобнее пристраивая трубку на подушке. На чем основана ваша вера в то, что некто, кому не нужно вознаграждение за мою голову, действительно существует? Слышно, как он сопит от радости. Вероятно, он ожидал, что я сразу положу трубку. Или грубо его обругаю - и тогда уже положу. - Как же, господин Судья! Просто по теории вероятности... Знаете, когда в университете мы учили психологию, нам говорили... Такого человека просто не может не существовать! - Давайте подумаем, - говорю я, легонько шевеля большими пальцами ног. Что за силы могут помешать кому-то убить меня ради вознаграждения? Вопервых, страх. Но по условиям задачи страх исключен - испытуемый должен быть уверен, что покушение удастся... - Да! - горячо подтверждает Георг. - Я за это ручаюсь! - Во-вторых, это может быть человек без воображения, - говорю я. - Такой, для которого назначенная за мою голову сумма - всего лишь пустой звук. И он пощадит меня по неведению. - Нереально, - говорит Георг тише. - Вы меня извините, господин Судья, но в нашем мире воображение - во всяком случае, когда дело касается денег развито у всех. Даже у маленьких детей. - В-третьих... - продолжаю я, делая музыку тише. - А если этот некто считает, что убивать нехорошо? Тем более человека, который не сделал ему ничего плохого... - Извините, господин Судья, - говорит Георг совсем тихо, - В нашем городе все считают, что если кто-то назначает за чью-то голову такие деньги значит, этот второй кто-то действительно в чем-то очень виноват. А умирают все; никто не бессмертен. Убийца, конечно, совершает злое дело, но... - Тогда вы противоречите сами себе, Георг, - говорю я. - Получается, что нет такой силы, которая удержала бы любого из вас от выстрела (разумеется, если вы точно знаете, что попадете в цель). А значит, весь проект обречен на провал, а вас, Георг, ждет потеря вашей доли в семейном деле. Он молчит в трубку. Долго молчит; мне, впрочем, спешить некуда. Я снова делаю музыку громче. - А вот моя Лада, - говорит он наконец, - считает, что в мире обязательно есть люди, которые откажутся. Когда я с ней, мне кажется, что она права. А когда я слушаю вас... - А она сама? Отказалась бы от денег, пощадила бы мою голову? Он снова молчит. - Мы не можем пожениться, - говорит он наконец. - Отец не разрешает. Это так унизительно... Быть вместе, но нищими. Ей придется бросить университет и идти работать прачкой или торговкой на рынке... А я, мужчина, должен буду на это смотреть? - Стало быть, эти деньги нужны ей больше, чем представление о бескорыстном мире, - говорю я. - Господин Судья, - возникает он после паузы. - Я ведь жертвую своей долей в семейном деле... Давайте хотя бы попытаемся, а? Не может быть, чтобы мы за тридцать дней не нашли какого-нибудь... дурачка. Не может быть, чтобы нам не повезло. Я очень прошу вас, соглашайтесь... А? - Последний вопрос, - говорю я. - Как вы считаете, устраивать людям испытание без их ведома - красиво?
