«Репейница. Женщина. Где ты?».
Вдалеке завыл волк.
Варамира пробила дрожь. Он узнал этот вой, так же как Комок когда-то узнавал голос своей матери.
«Одноглазый».
Он был старшим из трёх, самым крупным и свирепым. Охотник был гибче, быстрее, моложе, Хитрюга коварнее, но оба они боялись Одноглазого. Старый волк был бесстрашным, безжалостным и диким.
Умерев в теле орла, Варамир потерял власть над другими своими зверьми. Его сумеречный кот убежал в лес, а белая медведица набросилась с когтями на окружающих, успев разорвать четверых, пока её не закололи копьем. Она убила бы и Варамира, окажись он рядом. Медведица ненавидела его и приходила в ярость каждый раз, когда он надевал её шкуру или забирался ей на спину.
А вот его волки...
«Мои братья. Моя стая».
Много ночей подряд он спал среди них, его окружали их мохнатые тела, помогая сохранить тепло.
«Когда я умру, они съедят меня и оставят только кости, которые оттают из-под снега с приходом весны», – эта мысль странным образом утешала. В прошлом волки Варамира частенько приходили к нему за едой – и вполне естественно, что он, в конце концов, накормит их ещё раз. Он вполне может начать свою вторую жизнь, обгладывая теплую мертвую плоть со своего собственного трупа.
Из всех зверей проще всего привязать к себе собак – они живут так близко к людям, что и сами становятся почти что людьми. Вселиться в собаку, надеть её шкуру – всё равно что обувать старый башмак из мягкой разношенной кожи. Башмак по своей форме уже готов принять ногу, и собака готова принять ошейник – даже если ошейник невидим для глаз. С волками труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю , но никто не сможет в полной мере его приручить.
– Волки и женщины вступают в супружество раз и навсегда, – не раз повторял ему Хаггон. – Ты вселяешься в волка, и это как женитьба. С этого дня волк – часть тебя, а ты – его часть. Вы оба меняетесь.
С другими зверями лучше не связываться, считал охотник. Коты самодовольны и жестоки, они в любой момент готовы на тебя броситься. Лоси и олени – добыча для хищников: если носить их шкуру слишком долго, даже отчаянный храбрец станет трусом. Медведи, вепри, барсуки, хорьки... Хаггон всего этого не одобрял.
– Ты никогда не захочешь носить эти шкуры, мальчик. Тебе не понравится то, во что они тебя превратят.
Если верить ему, птицы были хуже всего.
– Человеку не следует покидать землю. Проведи слишком много времени в облаках – и ты не захочешь возвращаться обратно. Я знавал оборотней, что пробовали вселяться в ястребов, сов, воронов. Потом даже в собственной шкуре они становились безразличны ко всему и только пялились в треклятые небеса.
Впрочем, так считали далеко не все оборотни. Как-то, когда Комку было десять, Хаггон сводил его на сходку себе подобных. Больше всего в кругу было варгов – волчьих братьев, но мальчик увидел на сходке и оборотней чуднее и любопытнее. Боррок так был похож на своего вепря, что ему только клыков не доставало, у Орелла был орел, у Бриары – её сумеречный кот (стоило Комку его увидеть, как он захотел сумеречного кота и себе), у Гризеллы были козы...
И никто из них не был сильнее Варамира Шестишкурого, и даже сам Хаггон, высокий и мрачный, с жесткими, как камень руками. Охотник умер, обливаясь слезами, после того как Варамир отобрал у него Серую Шкуру, прокатился в теле волка и заявил, что забирает зверя себе.
«Не достанется тебе второй жизни, старик».
Тогда он величал себя Варамиром Троешкурым; Серая Шкура стал четвёртым, хотя старый волк был хил, почти беззуб и скоро умер вслед за Хаггоном.
Варамир мог вселиться в любого зверя, в какого хотел, подчинить его своей воле, сделать его тело своим собственным, будь то собака или волк, медведь или барсук...
«Репейница», – подумал он.
Хаггон назвал бы это мерзостью, страшнейшим грехом на свете, но Хаггон был мёртв, съеден и сожжен. Манс бы тоже его проклял, но Манс или был убит, или попал в плен.
«Никто не узнает. Я стану Репейницей-копьеносицей, а Варамир Шестишкурый умрет».
Он подозревал, что вместе со старым телом лишится своего дара. Он потеряет своих волков и проживет остаток жизни костлявой бородавчатой бабой... но он будет жить.
«Если она вернется. Если у меня хватит сил с ней справиться».
У Варамира закружилась голова, и он обнаружил, что стоит на четвереньках, сунув руки в сугроб. Он зачерпнул пригоршню снега и сунул в рот, растер по бороде и по растрескавшимся губам, всасывая влагу. Вода была такой холодной, что он еле заставил себя её проглотить, и только сейчас понял, что у него сильный жар.
От талого снега ему только больше захотелось есть. Желудок требовал еды, а не воды. Снегопад прекратился, но поднялся ветер, который наполнил воздух снежной крупой, швыряя её в лицо Варамиру, пока тот пробирался через сугроб. Рана в боку то открывалась, то закрывалась снова. Добравшись до чардрева, он нашел упавшую ветку – достаточно длинную, чтобы послужить ему костылем. Тяжело опираясь на палку, он поковылял к ближайшей хижине. Может быть, жители что-нибудь забыли при бегстве... куль с яблоками, кусок вяленого мяса – что угодно, что помогло бы ему продержаться до прихода Репейницы.
Варамир почти добрался до хижины, когда костыль надломился под его весом, и ноги подкосились.
Варамир не мог сказать, как долго он пролежал, марая снег кровью.
«Меня засыплет снегом».
Тихая смерть.
«Говорят, замерзающие перед самым концом чувствуют тепло – тепло и сонливость». Хорошо будет снова ощутить тепло, хотя ему было досадно, что он так никогда и не увидит зелёные земли и теплые края за Стеной, о которых пел Манс.
– Таким, как мы, не место в мире за Стеной, – говаривал Хаггон. – Вольный народ боится оборотней, но и уважает тоже. К югу от Стены поклонщики ловят нас и потрошат, как свиней.
«Ты предостерегал меня, – думал Варамир, – но ты же и показал мне Восточный Дозор». Ему тогда было десять, не больше. Хаггон выменял у ворон дюжину ниток янтаря и полные сани пушнины на шесть бурдюков вина, кирпич соли и медный котелок. В Восточном Дозоре торговать было лучше, чем в Чёрном Замке – сюда приходили корабли, нагруженные товарами из сказочных земель за морем. Среди Ворон Хаггон был известен как охотник и друг Ночного Дозора, и они охотно слушали вести, которые тот приносил из-за Стены. Некоторые знали, что он оборотень, но открыто об этом не говорили. Там, в Восточном Дозоре у Моря, мальчик, которым он когда-то был, начал грезить о теплом юге.
Варамир чувствовал, как у него на лбу тают снежинки.
«Это не так страшно, как сгореть заживо. Дайте мне уснуть и больше не проснуться, дайте мне начать мою вторую жизнь».
