Его обучали Восстановленному Знанию — от языков и литературы до генетики и химии, но порой на середине урока добродушный старик-учитель прерывался, пряча в кустистые усы невеселую усмешку. Целест распознавал ее.
"Зачем тебе Овидий и теоремы Пифагора — ты уйдешь от нас к тем, чья сила — безумие и убийство, и ничто более не потребуется".
Целесту объясняли — мол, избранный, благословленный, будущий спаситель, но так же слышал он как шепчутся горничные: "похороненный заживо". Два или три раза Целест потихоньку плакал, уткнувшись в ярко-алые подушки, и слезы на них терялись темными пятнами, а затем высыхали. А под потолком по-прежнему мелькали в цветных витражах пестрые блики.
Прошло десять лет, и Ребекка отвела сына в Цитадель Гомеопатов, а вернулась одна. Они с мужем нашли все-таки на старости лет утешение в дочери Элоизе, но те, кто видел в тот день жену Сенатора, поговаривали — облачилась она в траур и черную с серебристыми опалами вуаль.
Целест более не принадлежал миру людей.
Обитель Гомеопатов, славная в столице как осиное или гадючье гнездо, на поверку оказалась чем-то между монастырем и военной академией. Проповедовался дух братства, единства, общей цели и… особенности. "Вы — другие", твердили мальчикам и девочкам, многие из которых ревели, просились домой, — "Вы — избранные и вы — сама жизнь". Какой-то ученый сказал образованному Целесту — "лейкоциты в крови Мира Восстановленного".
Ежедневные тренировки выматывали, но и не оставляли времени для тоски.
Смириться оказалось нетрудно.
Год спустя его способности были протестированы вторично — на сей раз, на заранее заготовленных одержимых. Связанные нейтрасетью, под охраной опытных Магнитов, бились двое — одержимый-физик и "псих", ребенку оставалось лишь призвать того, чья сила ему ближе. И окончательно утвердить дальнейшую судьбу.
Случались ошибки. Случалось, юные Магниты погибали на последней ступени посвящения. Сын Сенатора или дочь сапожника — в равных условиях; Гомеопаты могли только связать одержимых и приставить охрану-помощников, но одиннадцатилетний Целест великолепно понимал: он наедине с самой смертью. Неправильный выбор, неверное определение собственной силы — и мрачное предсказание болтливых служанок воплотится в реальность буквально…
— Это — физик, — учитель Тиберий, Магнит-воин лет тридцати (Целест воспринимал его старичком) с обликом профессионального культуриста и выцветшими, как пуговицы на старом платье, глазами, кивнул на связанного мужчину. Мужчина напоминал тролля из сказок — грубые черты лица, вздутые бильярдными шарами мускулы и кривые желтые зубы, готовые впиться в глотку.
— Она — "псих", — относилось к девочке лет девяти, рыжей и зеленоглазой, как две капли воды похожей на сестру Целеста.
"Элоиза", едва не выдохнул он, прикусил губу до крови. Не она. Не она, слава всем богам и Гомеопатам, но так похожа.
Нет, он не мог "призвать" — уничтожить! — ее. Девочка обречена, лицо ее словно смятый пластилин, и слюна течет по подбородку. Но — не мог.
Целест потянулся к мужчине-"троллю", заставляя грубую кожу лопаться, а сукровицу — кипеть; потом добавил излюбленный позже прием — иглы, свернутые из вырванных ногтей и волос "жертвы", искрошил зубы и погрузил заостренные куски льда в глазницы. Стихии тверди, огня и холода брыкались, как дикие быки на родео, но затем покорились и стали послушнее цирковых пони.
Мужчина "отозвался" на физическую боль.
Целест выбрал правильно.
— Поздравляю, юный Магнит-воин, — провозгласил Тиберий, поднимая дрожащую руку ребенка вверх, словно тот был боксером на ринге. Целест зачарованно смотрел на развороченный труп первой жертвы, и думал: а если бы у меня оказался дар мистика? Я погиб бы из-за сходства одержимой с Элоизой?..
Кажется, вечером он плакал в своей келье — совсем как несколько лет назад, когда осознал неотвратимость судьбы.
Но в последний раз.
*
К совершеннолетию — девятнадцати годам практически все Магниты обзаводятся постоянными напарниками. Охотиться и призывать уже пойманных одержимых идеально вдвоем (вчетвером, вшестером — далее до бесконечности, зависит от масштаба операции). Считалось, что лучший тандем — постоянный; единение "половинок" скреплялся церемонией в Цитадели Гомеопатов под торжественные речи и органную музыку, из-за чего ее иронично прозвали "свадьбой". А настоящих свадеб и не случалось почти — зачем? Внутри ордена — свободные нравы, а обычные люди не подпустят к себе Магнита; портовые шлюхи и те вдесятеро дерут.
Целесту исполнилось девятнадцать. Напарника или напарницы у него до сих пор и не намечалось. Одинаково веселый и общительный со всеми — близко не подпускал никого. Целест считался одним из лучших молодых воинов, и как минимум десять мистиков жаждали заполучить его себе в "женихи" — между прочим, восемь из десяти были девушками, и явно покушались не столько на способности, сколько на классически-правильные черты лица, горделивую осанку и длинные рыжие, как осенние листья, волосы. Целест девушкам не отказывал, а вот от постоянных отношений увиливал. Деловых — тоже. Несмотря на неодобрительное ворчание учителя Тиберия.
"Напарник — раз и навсегда. Я не могу торопиться", — отговорки сыпались желтыми листьями, и Тиберий устал от них отмахиваться. Твердить, мол, напарник — не только помощник в охоте и призыве, но и вторая половинка, умножающая силы обоих участников пары, — надоело до чертиков.
Как будто, Целест не понимал. Понимал. Просто…
Хоть что-то он, урожденный сын Сенатора — обреченный стать санитаром и убийцей, — мог выбрать.
Потому не торопился.
Соседом по комнате у Целеста был чернявый Тао Лин — его родину, древнейшую из земных цивилизаций — перенаселенный Китай эпидемия выкосила в первую очередь, территорию Поднебесной до сих пор относили к Дальним Пределам. Тао Лин, помимо того, что был хорошим воином, умел просачиваться всюду и все знать. Включая то, чего молодым Магнитам не полагалось бы.
За завтраком Тао Лин ерзал, словно под ним на лавке ежа материализовали. По ухмылке на тонких желтоватых губах Целест сразу понял: не терпится поделиться свежей сплетней.
— Слышали? — замогильным тоном протянул он, привлекая внимание сразу пятерых соседей по длинному обеденному столу. Столовая — просторное гулкое помещение, всегда заполненное людьми, отзвуками голосов и не всегда приятными запахами, к приватным беседам не располагала, зато сплетни распространять отсюда идеально. На Тао Лина моментально уставились десять глаз. Целест же хранил невозмутимое выражение лица. Целесту хотелось доесть утреннюю яичницу — безвкусную, как туалетная бумага, зато питательную; спрятаться в подсобке со швабрами и выкурить пару запрещенных сигарет. Болтовня Тао — все равно сплошь ерунда.
