— Никто и не собирается…
Свят осекся, столкнувшись со взглядом, в котором было столько… обреченности? И мысленно обложил, что дражайшего Казимира Витольдовича, что людей его.
— Мама боится, — пояснила Розочка, подпрыгнув на кровати. — Мама совсем устала бояться. Так много бояться плохо.
— Роза!
— Я пойду, — Розочка сползла. — Там тетя Лера пришла… и дядя Ингвар тоже. Он меня покатать собирался.
Когда она вышла, явно не потому, что желала покататься на косматой клыкастой твари, в комнате стало тихо и тесно. Пожалуй, именно сейчас Святослав понял, насколько мало здесь места. И насколько… близко он к диве. Настолько, что слышит, как бешено стучит ее сердце. И бледность эту видит, нездоровую, до синевы, и сосуды на шее, и саму эту шею, тонкую, что тростинка, с капельками пота на ней, как видит руки, и синяк…
— Кто вас… — он кивнул, хотя к разговору этот синяк дела не имел.
Астра подняла руку и попыталась натянуть рукав, который оказался слишком коротким.
— Пациент… не со зла. Некоторые меня боятся. Особенно, когда больно.
— Ему было больно?
— Ей. Женщина. Она… рожала. Я ассистировала. Обычно меня не зовут. У нас хорошие врачи, — поняв, что спрятать синяк не выйдет, дива погладила его. — Но случай сложный. Поперечное прилежание и еще обвитие пуповиной. Роды первые. Таз узкий. Как ее вовсе к родам допустили?
Ее недоумение не было наигранным. Она и вправду не понимала, а с нею и Свят.
— Когда позвали, то… кесарево было поздно делать. Она… сил потратила много. Испугалась тоже.
— А вы помогли?
Она кивнула.
— И многим… вы помогаете?
— Случается, — она убрала руку. И захотелось прикоснуться к этой вот мраморно белой коже, просто убеждаясь, что вовсе она не мраморная, что теплая, живая. — Я… знаю, что… нельзя… я… пыталась поступить. В медицинский институт… но отказали. Пять раз.
Свят прикусил губу.
Полное досье, которое обязано было быть и было, но где-то там, то ли в архивах, то ли в несгораемых шкафах с документами особо важными, ему пока не предоставили. Но кто бы ни вел эту девочку, он был полным идиотом.
— Почему?
Дива вновь дернула плечом. Ясно. Причины были озвучены, но вовсе не те, которые действительно имели значение.
Что ж…
— Я вам помогу.
Она покачала головой.
— Не стоит. Главное… — дива облизала пересохшие губы. — Я бы не стала… но… он мне написал.
— Кто?
Свят окончательно перестал понимать что-либо.
— Эльдар, — она вытащила из рукава бумажку, сложенную вчетверо. — Он… хочет забрать Розочку. А это нельзя! Понимаете?! Совсем нельзя! Это…
— Тише, — комната оказалась и вправду небольшой, всего-то в два шага.
А кожа ее теплой.
И сама она еще более хрупкой, чем казалась. Дива замерла в его руках, уставившись огромными зелеными глазищами. Она и дышать-то перестала, только сердце по-прежнему колотилось.
Быстро.
Слишком уж быстро.
— Тише, — повторил Свят, вплетая в слово силу.
Всего каплю.
Чтобы успокоить это создание.
— Никто и никогда не позволит забрать у вас дочь… — и волос коснулся.
…там, на Севере, людей остригали наголо, хотя это все одно не спасало от насекомых. А вот дивы носили косы. Длинные, тяжелые.
Белые.
И седина лишь добавляла им величественности, словно подчеркивая, что даже в этом мире вечной зимы они свои.
У нее волосы были мягкими, что пух, тот самый, невесомый, который кружится в воздухе, когда зацветают тополя.
— Он написал…
— Кто?
— Эльдар, — она зажмурилась и попросила. — А вы можете… сильнее?
— Что?
— Воздействовать. Просто… когда я пугаюсь, я теряю способность мыслить здраво. Бабушка всегда ругала…
— Вы сейчас…
— О Серафиме Казимировне. У вас легкая сила… те, кто приходил в детский дом, другими были… и те, кто допрашивал, тоже.
— Вас тоже допрашивали?
— Да.
— Но вы были ребенком.
— Это не имело значения, так мне сказали. Прежде всего я была дивой. Из проклятого рода, который решил устроить заговор и свергнуть правительство… враг государства.
Какой из нее враг?
Одним щелчком зашибить можно.
— Мне сказали, что я должна слушаться, что… если буду хорошей девочкой, мне позволят встретиться с мамой… поехать с ними…
Дива закрыла глаза.
Ее боль была живой, и Святу вдруг показалось, что это собственное его сердце рвется на части, что еще болит, что во рту стоит кисловатый поганый привкус то ли крови, то ли рвоты. И дышать не выходит. Он старается…
…он не сопротивлялся. Тогда, когда ему сказали смотреть в глаза.
Он смотрел.
И тонул.
И захлебывался, но не позволяли, не отпускали, а когда сознание уходило, его возвращали, холодной водой и пощечинами. Голосом, звук которого вскоре вызывал приступы паники, но ее тоже нельзя было позволить. И следом за голосом приходила боль.
А с нею апатия.
Уроды.
Кто вообще разрешил использовать полное погружение на ребенке? Именно эта мысль и позволила отделить свое от чужого.
— Простите, — сказала дива.
Наваждение схлынуло.
— Это вы меня… — рук он не убрал. — Давно щиты не правил…
…против дивных они бессильны, как и сама магия разума. А Свят привык, что она его защищает… дурак. Но спокойствие удалось вернуть.
И поделиться.
Дива в его руках сделала глубокий вдох. И медленный, явно контролируемый выдох. Затем еще один. Она раскрылась, позволяя силе Свята прикоснуться, укутать. И ему вдруг захотелось представить, что он прячет это вот израненное создание в одеяло.
В то колючее, шерстяное, которым укутывала Свята бабушка, когда он болел. И не было в мире места лучше, спокойнее, чем в этом пахнущем травами коконе.
— Спасибо, — прошептала она, постепенно успокаиваясь.
— Пожалуйста, — только и смог ответить Свят.
— Эльдар — отец Розочки, — совсем другим голосом произнесла дива и, глядя снизу вверх, добавила. — К вашему делу это отношения не имеет. Но… вы поможете мне. А я помогу вам.
И еще более решительно добавила:
— Без меня вы не справитесь.
Глава 21
Глава 21
Сердце бухало о ребра.
Астра, конечно, знала, что с анатомической точки зрения, как и с любых иных, естественнонаучных, ее ощущения глубоко субъективны и ничего общего с реальностью не имеют, что сердце о ребра не бьется и совершенно точно не способно их проломить. Но впервые, пожалуй, она готова была поступиться доводами разума.
То есть не впервые, но в прошлый раз ничего-то хорошего из этого не вышло.
А…
Она сделала глубокий вдох.
И успокоилась.
Нет, Астра понимала, что успокоилась не сама, что это ее спокойствие — подарок, о котором она не просила, но он был ей нужен, только сил признаться не хватит. И все, что она может, это быть благодарной.
Но быть благодарной магу разума…
Лучше так, чем потерять Розочку.
Письмо доставили в клинику и отнюдь не почтальон, а женщина, появлению которой Астра совсем не обрадовалась. Как и сама эта женщина не рада была ни Астре, ни тому, что написано в письме.
— Если хочешь знать, — сказала она, протягивая белый конверт. — Мне это не слишком нравится.
Эта женщина нисколько не изменилась за прошедшие годы. Разве что лицо ее стало суше, а сама она — строже. И Астре подумалось, что, если бы она познакомилась с ней сразу, все сложилось бы иначе.
Она бы поняла…
Сумела…
Святослав ждал. Он не торопил ее, а вот письмо прочел дважды. Хмыкнул. И, сложив лист аккуратно, по линиям сгиба, произнес:
— Этого вам точно не следует опасаться.
И сказал так, что отчаянно захотелось поверить. Но Астра была уже совсем взрослой и людям не верила. Даже магам.
Особенно магам.
Он же, поняв, не стал переубеждать, но отступил, опустился на краешек стула, письмо вот на стол положил, сунул под стопку старых книг по домоводству, которые еще Серафима Казимировна собирала, а зачем, не понятно.
